В это время года обычно просыпается интерес к календарным вопросам, поскольку среди христиан, и даже среди тех, кто называется православными христианами, бытуют разные календари, а в дни больших праздников это начинает бросаться в глаза даже тем, кто в остальное время года ничего такого не замечает.

Несколько лет назад я выложила тут несколько заметок о церковном календаре (они начинаются вот с этой); но теперь понимаю, что написано, может быть, слишком много, так что не каждый доберется до конца. Поэтому попробую изложить только кое-что существенно важное в одной заметке.

После Первого Вселенского Собора (325 год) появилась возможность привести в порядок церковные правила, чтобы все христиане повсеместно постились и праздновали в одно и то же время. Это и было постепенно достигнуто, и церковный календарь, называемый юлианским, более тысячи лет не подвергался никаким изменениям. Только ближе к концу XVI века в недрах латинской, папской церкви возникла идея «исправить» этот календарь, и сделать его более точным, и предположительно, вернее отвечающим церковным правилам о праздновании Пасхи. Введенный в 1582 году григорианский календарь (по имени папы Григория XIII), правда, вызвал нарекания даже и со стороны тогдашних астрономов, в частности, по причине его невообразимой сложности.

Напомню, что год юлианского календаря составляет 365 дней, плюс каждый четвертый год – високосный – длиннее еще один день; таким образом, с учетом семидневной недели получаем цикл из 28 лет, а с учетом лунного течения, который используется для расчета дня Пасхи (это 19-летний цикл), весь церковный юлианский календарь укладывается в цикл всего из 532 лет. Поэтому рассчитывать пасхалию по нему даже нет необходимости: весь цикл уже рассчитан, и достаточно просто найти интересующий нас год в так называемой «зрячей пасхалии». Но и расчеты эти не так сложны, так что наши предки умели производить их прямо по суставам пальцев.

Григорианский календарь отличается тем, что хотя каждый четвертый год в нем тоже високосный, но каждый 100-ый – не високосный, а каждый 400-ый – опять високосный. Таким образом, цикл его составляет не 28, а 2800 лет, а пасхалия – 53 200 лет; но разумеется, такие циклы не имеют никакого практического значения. Расстояние в днях между датами, относящимися к разным векам, зависит от того, что именно это за века: делится ли на 400 их сотый год или нет. В отсутствие компьютеров ни астрономические расчеты, ни расчеты историков-хронографов по григорианскому календарю были просто невозможны. Действительно, даже формула для расчета дня празднования Пасхи (то есть для решения главной поставленной задачи) была выведена только в XVIII веке Гауссом, да и то не с первого раза (первоначальный вариант оказался верным не для всех случаев).

Я не буду подробнее останавливаться на том моменте, что вопрос о «правильности» календаря вовсе не так прост, как кажется на первый взгляд. В частности, лучшее соответствие церковным правилам вовсе не было достигнуто, а даже напротив: вопреки этим правилам григорианская Пасха иногда совпадает с иудейской, и даже бывает ранее нее, хотя должна всегда быть более поздней. Чисто астрономическая точность остается тоже сомнительной: с точки зрения так называемого «тропического» года, то есть промежутка времени между весенними равноденствиями, григорианский календарь точнее, но с точки зрения сидерического года, то есть времени, за которое Земля совершает полный оборот вокруг Солнца, точнее оказывается юлианский календарь. Эти периоды не совпадают друг с другом, да и вообще, движение светил, что вполне естественно, устроено не так, как движение шестеренок в часовом механизме, почему и идеально точно описать его нельзя.

Насаждение григорианского календаря было тесно связано с утверждением непререкаемости авторитета Римского папы. Собственно, именно опасность подрыва этого авторитета и препятствовала тому, чтобы отказаться от неудачной реформы. Протестантский мир долгое время сопротивлялся нововведению, а Всеправославный Константинопольский Собор 1583 года провозгласил анафему на тех, «Кто не следует обычаям Церкви и тому, как заповедали семь святых Вселенских Соборов о святой Пасхе и месяцеслове и добре законоположили нам следовать, а желает следовать григорианской пасхалии и месяцеслову».

Тем не менее в начале XX века и в среде православных возникло стремление к переходу на уже распространившийся в мире календарь. Стремление это было связано не с астрономией и даже не с мнением, будто григорианский календарь лучше отвечает церковным правилам. Единственной причиной было стремление влиться в экуменическое движение, то есть движение за единство «ветвей» христианства. Поскольку достичь единства в догматах не представлялось возможным, а многим уже не казалось и нужным, то на первый план вышли попытки достичь единства практически, в первую очередь, в церковных праздниках.

В России в 1920-е годы эта инициатива принадлежала обновленцам, скомпрометировавшим себя еще и союзом с богоборческими властями; поскольку же народ их не поддержал, а власти тоже не были в них сильно заинтересованы, то обновленчество сошло на нет, и реформа календаря не состоялась. В Греции же, например, революционное правительство не пыталось бороться с религией, а календарную реформу провести сумело. Однако и там значительная часть церковного народа ее не приняло. Как в России православные не ходили в храмы обновленцев, так истинно-православные в Греции отделились от своих обновленцев-новостильников.

Ради единства с инославными новостильники разорвали богослужебное единство с православными собратьями, хотя первоначально всем было очевидно, что если бы календарная реформа и была возможна, то только при единодушном решении всего православного мира: ведь единство единоверцев в праздниках было главной целью постановлений Первого Вселенского Собора.

Нужно еще заметить, что «православные» новостильники в большинстве своем приняли не григорианский календарь, а гибрид между двумя календарями, названный «новоюлианским». В результате Пасха, Великий Пост, Вознесение, Троица и все переходящие праздники, а также и начало Петровского поста – остаются у них по юлианскому календарю, а непереходящие: Рождество, Богоявление, Успение, а также и конец Петровского поста – по григорианскому.

Этим вносится разлад в устройство церковного года, так что, например, Петровский пост иногда и вовсе пропадает. Кроме того, это показывает, что намерение вводящих такой гибридный стиль никак не было связано с соображениями точности. Ведь весь смысл григорианской реформы календаря был в «правильности» даты Пасхи. Те, кто искренне считает, что новый способ расчета этой даты правильнее, должны были бы вообще перейти на григорианский календарь, а если нет – оставаться с юлианским. Но по разным причинам переносить Пасху побоялись, а Рождество на Западе, пожалуй, даже более заметный праздник, так что решили им и удовлетвориться.

Не раз так было в церковной истории, что когда какое-нибудь искажение или заблуждение оказывается не совсем успешным при внедрении в лоб, оно внедряется уже в гибридном виде, как например, монофилитская ересь после монофизитства. В некоторых отношениях такие гибриды оказываются еще зловреднее, и во всяком случае, безнравственнее первоначальных заблуждений. Так, святитель Марк Эфесский писал:

Дополнительное запутывание произошло после того, как в России утвердилась сергианская церковь (нынешняя РПЦ – Московская Патриархия); сохранив (по большей части) прежний календарь, она в то же время состоит в общении с новостильниками, а греческих «старостильников», то есть истинно-православных, не принявших обновленчества, считает раскольниками. Это вдвойне лживая позиция, поскольку именно новостильные иерархи в свое время поддерживали российских обновленцев, незаконно низложивших патриарха Тихона, ныне прославляемого во святых самими сергианами. Таким образом, по-сергиански выходило, что в России раскольниками были обновленцы, а в Греции – наоборот, те, кто их не принял. И причины этого вполне понятны: кто получил поддержку сильных века сего, тот и прав, а каноны, догматы, анафемы – вещь для этих деятелей несущественная.

Приспосабливаясь к требованиям властей, сергианская церковь может менять свои позиции на противоположные и даже совмещать противоположные практики. Мы впервые обнаружили где-то в 1990-х, что в Эстонии в одной и той же епархии МП служат по разным календарям – в русских приходах по юлианскому, а в эстонских по григорианскому, причем по причине нехватки клириков одни и те же священники служат то так, то иначе, переходя иной раз из поста в праздник и обратно. То же самое происходит и во время паломнических поездок, когда клирики и просто верующие участвуют в службах по любому календарю, какой обнаружат в местах паломничества. Так происходит разрушение самого понятия о богослужебном круге.

Но и это еще не всё. Юлианский календарь для МП оказался чем-то вроде «русской народной традиции» – с одной стороны, не слишком важной (не мешает сослужить с новостильниками), с другой стороны – обманывающей тех, кому не нравятся новшества. У последних возникает иллюзия, что они принадлежат оплоту «традиционализма» и даже прямо оплоту Православия в современном мире. Печально еще и то, что внешними юлианский календарь тоже во многих случаях начинает восприниматься как нечто специфически русское, и даже московско-патриахийное, поскольку истинно-православных в мире не так много, и нередко их просто не принимают в расчет.

На последок взглянем на тот факт, что наш церковный календарь плохо согласуется со светским. Это особенно заметно, когда Новый год со всем его весельем наступает в Рождественский пост, хотя вводя в России такой праздник, Петр Первый, конечно, не предполагал ничего подобного, но рассчитывал, что отмечать приход нового года от Рождества Христова, конечно, будут после наступления самого Рождества, а значит – на святках, когда самое время повеселиться.

Это неудобно и обременительно для всякого, кто постится и готовится к празднику Рождества Христова. Однако, мне кажется, что нам не повредит такое ежегодное напоминание о том, в каком мире и в какие времена мы живем. Пути истинно верующих с миром сим, отступившим и отступающим всё далее от Христианства, расходятся естественным образом; об этом нельзя забывать. Быть православным в этом мире не так удобно, как было когда-то, так что будем радоваться, если дело ограничивается такими легко переносимыми трудностями.

С другой стороны, Господь говорит нам: «Ты же постяся помажи главу твою, и лице твое умый, яко да не явишися человеком постяся, но Отцу твоему, Иже в тайне» (Мф. 16:17–18). Поэтому, соблюдая пост, не стоит являть постные физиономии своим близким и всем тем, кто в эти дни веселится по случаю мирского праздника: фарисейский образ действий повредит и нам, и им.

На днях праздновалась память сначала святителя Марка Эфесского, а затем – преподобного Максима Исповедника. Так близко друг к другу памяти этих двух защитников Православия, противостоявших лжи в одиночку. Достаточно было одному из всех епископов – св. Марку – не подписать Флорентийскую унию, чтобы тогдашний папа признал: «Мы ничего не достигли». А сколько усилий было приложено, чтобы простой инок – преподобный Максим – хотя бы для вида причастился вместе с отступившим от Истины патриархом Константинополя: ведь верности его одного было достаточно, чтобы дело монофилитов оказалось безуспешным.

Нужно, конечно, понимать, что эти святые не только веровали право, но самой жизнью, терпением, подвигом, молитвой, воздержанием, великодушным перенесением скорбей засвидетельствовали истинность своей веры. И при великих подвигах всё упование они возлагали не на эти подвиги, а на спасительную Истину, на которой их подвиг был основан.

И если мы в своей жизни далеко отстоим от святых, то по крайней мере должны держаться этого единственно необходимого основания – неповрежденного исповедания веры, засвидетельствованной ими. Об этом свидетельствует и совесть наша, как говорит св. Максим:

А верность Православию состоит и в том, чтобы стараться лучше узнать учение Церкви, и в том, чтобы не допускать никакой двусмысленности в своем исповедании ради практических целей, и в том, чтобы приводить свою жизнь в согласие с нею.

Жития и писания святых исповедников вдохновляют и ободряют нас на этом пути. Вот почему сегодня приведу два отрывка из жития преподобного Максима (которое есть смысл перечитать целиком).

Второй отрывок из того же жития.

Еще вспомним слова, которыми заканчивает свое Исповедание веры святитель Марк:

В неделю о Страшном Суде, то есть в предпоследнее воскресенье перед началом Великого Поста, Церковь вспоминает еще не наступившее событие: будущее завершение всего временного бытия этого мира. А в следующее воскресенье мы возвратимся к началу земного странствия, вспоминая изгнание Адама из рая сладости, чтобы этим воспоминанием укрепиться на поприще Поста.

Воспоминание о Страшном Суде должно бы быть утешительным для христиан: ведь это напоминание о том, что зло не вечно на земле, что всякому злодейству, всякой лжи и всем искушениям земным придет конец. Апостол Иоанн Богослов передает услышанное им, как души избиенных за Слово Божие взывают ко Господу: «Доколе, Владыко Святый и Истинный, не судиши и не мстиши крове нашея от живущих на земли?» (Откр. 6:10). И что может быть вожделеннее для любящих Господа, чем явление Его Самого? Поэтому на слова свидетельства «Ей, гряду скоро» – Апостол с желанием отвечает: «Ей, гряди, Господи Иисусе» (Откр. 22:20).

Однако и страшен для всякого человека и для всего творения конечный Суд Божий. Аще праведник едва спасется, нечестивый и грешный где явится? (1 Пет. 4:18; Притч. 11:31). Это лучше других сознавали великие святые; как пред своей кончиной ответил братии преподобный Агафон, когда они удивлялись, что и он боится суда: «Ин суд человеческий, – сказал он, – и ин суд Божий».

Легкомысленная и рассеянная жизнь не способствует правильному воззрению на себя; отсюда берется некоторое довольство собой – по крайней мере до тех пор, пока человеку не будет попущено впадение в очевидные и тяжкие грехи. Оборотной стороной этого является тягостное и неприятное чувство при напоминании о смерти и Страшном Суде. Привыкший к развлечению и довольству собою ум стремится всеми силами ускользнуть от этих напоминаний, и если дать волю такому стремлению, то можно дойти до совершенного неверия и в Суд, и в самое бытие Божие. Отсюда же берутся мнимо-утешительные лжеучения, представляющие Бога столь милосердным, что помилование будто бы обеспечено для всякого человека, причем Евангельскому учению о Суде дается иносказательное истолкование, а его значение признается чисто воспитательным, как средства, необходимого для грубых людей древности, и уже излишнего для более развитых, гуманных и тонких личностей, каковыми, разумеется, являются авторы и последователи таких теорий.

Но этот путь не только ведет к вечной погибели, но и в этой временной жизни неприметным образом приводит к унынию и отчаянию, потому что совесть, даже заглушенная рассеянием, судит нас прежде Страшного Суда. Только соглашаясь прислушаться к ней и со смирением принять Евангельское учение как есть, без всяких перетолкований, мы можем обрести истинное утешение.

Слова церковных песнопений и молитв не только напоминают нам о Суде, но и понуждают признать свою несостоятельность и умолять о помиловании Того, Кто претерпел Крест ради нашего спасения. Где покаянная молитва – там и упование, где отказ от надежды на себя – там надежда на Бога; душа оживает, и как бы ни была немощна, уже чувствует некоторую отраду.

Когда проходит наркоз, или когда обмороженные пальцы начинают оттаивать, появляется боль. Эта боль означает, что мы возвращаемся к жизни. Когда мы понуждаем себя к покаянной молитве, поставляем себя на суд Божий прежде конечного Суда, – мы испытываем скорбь, которая говорит о том, что мы еще не до конца умерли душой.

Слова молитв и песнопений церковных действуют присущей им благодатью на ум и сердце, если только мы принимаем их со вниманием и верой. Эта благодать – тот самый огнь, который сейчас изменяет и исцеляет души, а в конце времен явится огненной рекой, разделяющей праведных и грешных.

Егда сотворены быша звезды, восхвалиша Мя гласом велиим вси ангели Мои

(Иов. 38:5)

Православное христианское богослужение – и плод, и основа обновленной жизни человечества во Христе. Я не берусь хоть сколько-нибудь охватить его историю, смысл, устройство: этому посвящены многие сочинения, учебники, справочные пособия. Литургика, или литургическое богословие, рассказывает о происхождении служб, их структуре и богословском содержании, а богослужебный Устав – подробно описывает их устройство. Но есть смысл хотя бы немного поговорить на эти темы, потому что каждому верующему человеку нужно прилагать осмысленные усилия, дабы богослужение занимало в его жизни должное место.

Богослужение по самому названию означает служение Богу, то есть служение Тому, Кто ни от рук человеческих угождения приемлет, требуя что (как если бы нуждался в чем-то), Сам давая всем живот и дыхание и вся – всё необходимое для временного и вечного бытия (Деян. 17:25). Святитель Иоанн Златоуст, объясняя эти слова, говорит, что Бог приемлет служение собственно не от рук, но от души. И приемлет не потому, что нуждается в нем, но скорее потому, что разумное творение Его нуждается в таком служении.

Для нас естественно смотреть на богослужение с той стороны, что оно нас учит, духовно питает, удерживает от падений, оживляет память о Боге. Но и помимо всего того, чем важно богослужение именно для людей грешных, словесное (то есть разумное) служение (Рим. 12:1) Богу составляет истинную жизнь всякого разумного существа, Ангела и человека. И мы приобщаемся этой жизни через участие в богослужении, установленном и устроенном Духом Божиим в Церкви.

Великая милость Божия, если у нас есть возможность участвовать в храмовых службах и часто приступать к церковным таинствам; в наше время далеко не все христиане имеют такую возможность – ведь у многих нет поблизости православных храмов, за исключением относящихся к «мировому православию», то есть к лжесвидетельству о Православии. Даже если в таких храмах богослужение сохранило прежние, традиционные черты, но служение Богу – это служение Самой Истине, и его невозможно соединить со лжесвидетельством. Как мы уже говорили, мирянин свидетельствует свою веру в первую очередь именно участием в богослужении: например, в униатских церквах часто богослужение по виду не отличается от православного, но участие в нем самым недвусмысленным образом означает принятие унии, то есть латинской ереси, даже если в теории человек не разделяет латинских догматов.

Поэтому те, кто имеет возможность участвовать в храмовом богослужении Истинно-Православной Церкви, должны ценить это, сознавая, какой это редкий дар, и как легко можно его лишиться.

Если же храма и священнослужителей в пределах досягаемости нет, но есть возможность молиться вместе, то надо пользоваться и этим, как сказано: где два или трие собрани во имя Мое, ту есмь посреде их (Мф. 18:20). А если нет и этого, то даже в одиночестве постараемся собирать по возможности двоих или троих, о которых говорят святые Отцы: тело, душу и ум, или же три силы души – волю, чувство и разум. И в таких обстоятельствах нужно стараться хотя в какой-то мере участвовать в богослужении, вычитывая то, что сможем, хотя бы в воскресные и праздничные дни.

Даже если мы посещаем службы, где читает и поет кто-нибудь другой, а не мы, всё равно нужно прилагать усердие к тому, чтобы не просто стоять, а участвовать в службе разумно и сознательно. Певчие и чтецы – уста молящихся; отсюда, кстати, вытекают и все традиционные особенности церковного пения и чтения.

Если же мы надолго остаемся сами по себе, то это должно нас еще более побуждать к тому, чтобы знать устройство богослужения, уметь читать (а может быть, и петь) и, кратко говоря, не дать себе одичать, но всячески поддерживать молитвенное общение со всею Церковью.

Стоит только начать знакомство с устройством богослужения, как обнаруживается его разнообразие, богатство, обширность и сложное устройство. Отсюда берутся два искушения: одно состоит в том, что раз это так сложно, то не стоит и связываться; вот предки наши были часто неграмотными, но это ведь не мешало им быть благочестивыми. Простецами особенно любят себя считать люди образованные и занимающиеся всякими видами умственного труда; часто они надеются хотя бы в церковной жизни дать отдых утомленному уму. Однако одно дело быть неграмотным, а другое дело – притворяться им. Если мы тратим многие усилия на вещи внешние, а иногда даже и не очень нужные, то стоит и для спасения своей души потрудиться – не только физически, но даже и умственно. И поскольку, как говорит Златоуст, Господь «дела приемлет, и намерение целует», то не стоит отступать, даже если результаты наших усилий будут очень скромными.

Второе искушение – противоположного характера и встречается реже. Можно стать большим специалистом по Уставу, настаивать на строжайшем выполнении его требований, и начать смущаться или даже возмущаться, если на службе что-то пропустили, перепутали или спели не так. Такое смущение может совершенно уничтожить всякую пользу от участия в службе. Если же человек сам вычитывает службы, то излишний педантизм сначала порождает некоторое самодовольство, а впоследствии нередко приводит к унынию и совершенному оставлению всякого молитвенного делания.

Надо понимать, что Устав описывает то духовное богатство, которое собрали Отцы во времена, сильно отличающиеся от нынешних. Мы должны отнестись к этому наследию с благоговением и полной серьезностью, и при этом помнить, что суббота ради человека, а не человек субботы ради (Мк. 2:27). Обширность и богатство богослужения позволяет нам черпать из него то, что мы в состоянии взять себе на пользу; всегда будет к чему стремиться, всегда будет оставаться многое, обличающее нашу духовную немощь. Заметим, что в Православной Церкви нет отдельного устава для мирян – только монашеский; нет «упрощенных» вариантов, которые бы говорили нам: достаточно ограничиться тем-то и тем-то, вы молодцы, поставьте себе галочку, задача выполнена. Лествица, о которой пишет преподобный Иоанн Синайский, достигает до небес, так что в любом случае мы не должны утешаться тем, что кое-что уже достигнуто.

Это я главным образом говорю для тех, кто оказывается почти что один на один с богослужебными книгами, и кому понадобится определенная смелость, терпение и смирение, чтобы не отступиться и не опустить рук.

Но и всякий человек тем более любит и привязывается ко всякому делу, чем более уделяет ему сил, внимания, усердия, заботы, чем больше чувствует ответственности за него. Это относится и к молящимся в храме, читающим и поющим: тем больше дает им служба, чем более они заботятся о ней.

Из какой глубины веков идет наше богослужение – это можно понять уже по тому, что основой его является Псалтирь. И действительно, некоторые традиции его идут еще из Ветхого Завета, например, «светильничное» – возжигание светильников на вечерне. Отделение христиан от синагоги произошло не сразу: здесь читали Писание, и Апостолы свидетельствовали иудеям о Христе, пока те совершенно Его не отверглись (Деян. 13:15; 18:6).

Совершенно новым с самого начала была Евхаристия – вечеря Господня, непременно совершавшаяся в день недельный, то есть воскресный. Ветхозаветным жертвам бессловесных животных и рукотворному обрезанию пришел конец, как пишет Апостол: Пасха за ны пожерт бысть Христос (1 Кор. 5:7), о Немже бо обрезани бысте обрезанием нерукотворенным, в совлечении тела греховнаго плоти (Кол. 2:11).

Есть и еще одна особенность новозаветного Богослужения: поскольку это по преимуществу жертва хваления (Евр. 13:15), словесное служение (Рим. 12:11), то вместо труб, тимпанов и других музыкальных инструментов здесь звучит человеческий голос, не бездушный, не бессловесный. Не случайно в толкованиях на псалмы, где упоминаются различные музыкальные инструменты, святые Отцы находят иносказательный и духовный смысл, относящийся к человеку – разумному и богозданному инструменту. И само слово «Псалтирь» практически перестало ассоциироваться с музыкальным инструментом; книги псалмов, молитв и песнопений стали теми инструментами, из которого молящиеся извлекают песнь Богу, как сказано: пою Богу моему дондеже есмь (Пс. 145:2).

Из Апостольских посланий мы знаем, что среди собиравшихся на молитву многие имели дарования пророчества и языков: Егда сходитеся, кийждо вас псалом имать, учение имать, язык имать, откровение имать, сказание [то есть истолкование] имать (1 Кор. 14:26). Удивительно не само это обилие дарований, потому что Святый Дух во всякое время подает Церкви всё благопотребное. Но удивительно, что Апостол заботится не столько о самих дарованиях, сколько о том, чтобы всё было благообразно и по чину (1 Кор. 14:40), чтобы пророчествовали по очереди, а на языках говорили, только когда есть кому истолковать их для общего назидания.

Те первохристианские молитвы и пророчества большей частью остались незаписанными, да и вообще немногое из предания ранней Церкви сохранилось на письме. Св. Василий Великий, перечисляя изустно переданное от Апостолов, пишет:

О значимости устного предания тот же Святитель говорит: «Ибо если отважимся отвергать неписанные обычаи, как маловажные, то непременно повредим Евангелию в самом главном, и от апостольской проповеди оставим пустое имя».

Впрочем, и Апостол пишет: Стойте и держите предания, имже научистеся или словом, или посланием нашим (2 Сол. 2:15). И это естественно, если учесть, что сначала у христиан вовсе не было даже Новозаветного Писания, но только устная проповедь Апостолов, устные установления и обычаи, и только со временем стали храниться несколько посланий, а затем и Евангелия, притом от Луки и Иоанна – уже по прошествии значительного времени.

Когда некоторые протестантские течения пытались вернуться к древним обычаям Церкви, не имея этого предания ни в устном, ни в письменном виде, то вполне естественно, что такие попытки приводили только к имитациям древних дарований и к нездоровой экзальтации.

Тексты, относящиеся к христианскому богослужению, стали записываться спустя века, когда Христианство уже распространилось. Отсюда берет начало последование Литургии святителя Василия Великого, а затем – Иоанна Златоуста. Известно, что пустынные подвижники в качестве основы молитвенного делания ежедневно пели Псалтирь. Постепенно сложились службы суточного круга, которые дошли и до нас: вечерня, повечерие, полунощница, утреня и часы, о которых в общих чертах надеюсь поговорить в другой раз.

С течением времени меняются дарования Духа, и Его благодатию многие святые составили те молитвы и песнопения, без которых в наше время трудно себе представить христианское богослужение. Имена некоторых из них дошли до нас, а другие остались неизвестными.

С именем преподобного Романа Сладкопевца (VI век) связан расцвет кондаков, занимавших значительное место в Студийском богослужебном уставе. Это были многострофные песнопения с общим рефреном, развернутые торжественные и назидательные стихи в честь праздников. Так, например, кондак в честь Рождества Христова, составленный св. Романом, состоял из 25 строф с рефреном «Превечный Бог». Часто строфы имели акростих, то есть первые буквы их складывались в какую-нибудь фразу, или же просто составляли алфавит. Со временем, в Иерусалимском уставе, кондаки уступили место канонам, состоящим из небольших тропарей, припеваемых к стихам Песен Священного Писания, а от древних кондаков сохранились только первые строфы, следующие за шестой песнью канона. Обычно их две: первая, краткая, так и называется – «кондак», а вторая и более пространная – «икос».

Похожи по структуре на древние кондаки акафисты («неседальны», в противоположность «седальнам», во время чтения или пения которых дозволялось сидеть). В пространных четных строфах (икосах), перед последним общим припевом идут еще двенадцать стихов, начинающихся, как и он сам, с приветствия «Радуйся»; во главе акафиста стоит кондак, задающий общий припев, а другие кондаки (нечетные строфы) завершаются припевом «Аллилуиа».

Самый древний акафист, и долгое время бывший единственным, – это акафист Божией Матери; только он положен по уставу на богослужении, а именно – на утрени субботы пятой седмицы Великого Поста. Первая строфа (проимий или кукулий, то есть капюшон) – «Взбранной Воеводе» – добавлена позднее, и связывает всё песнопение с чудесным спасением Константинополя от нашествия войск Хозроя. Основная же часть акафиста в греческом оригинале составлена по алфавиту, что отчасти видно даже в переводе: первый икос начинается со слова «Ангел», а последний кондак – с междометия «О», которое и по-славянски, и по-гречески пишется через омегу. В Постной Триоди буквы акростиха («краестрочия») помечены на полях акафиста, как делается и у некоторых канонов, причем в заглавии канонов нередко дается и перевод соответствующего акростиха.

Акафист Божией Матери посвящен, собственно, Благовещению; поскольку же этот праздник может выпадать на разные дни Поста, то для Похвалы Пресвятой Богородицы установлен вот этот постоянный день – субботний, полупраздничный, когда нет собственно постных служб с поклонами и общим их покаянным строем.

Другой древний акафист – Иисусу Сладчайшему – был составлен приблизительно в XIII веке и стал обычной частью монашеского молитвенного правила. Акафист связан с расцветом исихазма, наполнен многократным призыванием Имени Иисусова, и считается лучшим подспорьем для делателей Иисусовой молитвы.

В поздневизантийское время появились другие акафисты – Архангелу Михаилу, Иоанну Предтече, святителю Николаю и некоторые еще. Они не занимают постоянного места в богослужении.

В России всплеск составления акафистов произошел в XIX–XX веках, а в советские времена акафисты стали излюбленным чтением в условиях отсутствия богослужебных книг и совершенного незнания большинством верующих богослужебного устава. Акафисты переписывали от руки, читали и пели дома и в храмах, где во многих местах установились на этот счет собственные традиции. Например, в 1980-х годах мы бывали в Петербургском Владимирском соборе (на Петроградской стороне), где по вечером три раза в неделю читали акафисты: святителю Николаю, Серафиму Саровскому и Казанской иконе Божией Матери. Многочисленные «радуйся» пели прихожане, у многих были свои рукописные тексты, а иные пели и наизусть. Правда, многочисленные поздние акафисты нередко не отличались высокими качествами ни в смысле содержания, ни в смысле языка, а в изменившихся условиях перевес в их пользу уже теряет свой смысл.

В отличие от обрядовых установлений Ветхого Завета, которые были только прообразами грядущего, ветхозаветные заповеди и нравственные требования не были отменены Новым Заветом. Им были противопоставлены Евангельские обетования блаженств – не требования, а ориентиры бесконечного совершенства, к которым призваны по мере сил стремиться во все дни своей земной жизни последователи Христа. Значение ветхозаветных установлений этим не уничтожилось: они остаются для нас уроком, а часто и укором, если обнаруживается, что будучи призваны возвыситься над ними, мы не только не преуспели в этом, но даже совсем наоборот. Попытаемся припомнить некоторых из этих уроков.

Авва Дорофей в поучении на Четыредесятницу говорит:

Десятин в Ветхом Завете было несколько разновидностей: они отделялись от всего приобретенного в пользу левитов (не имевших своей земли), а также ради совершения паломничества в Иерусалим и в помощь бедным – пришельцам, сиротам и вдовам (Втор. 14:29). Поэтому и христиане должны помнить о необходимости служить Богу и ближним от своих имений. И это предоставлено нашей совести и усердию, как пишет Апостол: сеяй скудостию, скудостию и пожнет, а сеяй о благословении, о благословении и пожнет (2 Кор. 9:6).

Один день из семи в Ветхом Завете был посвящен Богу, и эта заповедь – четвертая в десятословии – сохраняется в Новом Завете. Слово «суббота» означает покой; и в память о том, что Сам Бог, совершив в шесть дней сотворение мира, в седьмой почил от дел Своих, «субботой», днем покоя, стал каждый седьмой день. Седьмой день остается праздничным и для христиан, тем более, что в этот день вочеловечившийся Сын Божий почил во гробе от всех Своих спасительных дел. Поэтому в Великую Четыредесятницу по субботам будничные великопостные службы с поклонами отлагаются и совершается Божественная Литургия. Но главным днем, посвященным Богу, стал для нас восьмой день, приходящий за субботой, – день Воскресения Христова, образ будущего века, когда времени уже не будет.

Слово «праздник» означает то же, что слово «суббота» – упразднение от будничных трудов, предпринимаемых ради своей жизни и благополучия. В Ветхом Завете строго определялось, что можно и чего нельзя делать в день субботний. В Деяниях Апостолов мы читаем: Тогда возвратишася во Иерусалим от горы нарицаемыя Елеон, яже есть близ Иерусалима, субботы имущия путь (Деян. 1:12). Речь идет о расстоянии, которое позволялось проходить в день субботний. На таком расстоянии от Скинии становился станом народ Израиля, чтобы не осквернять святого места, и в день субботний позволялось ходить только до Скинии и обратно. Это установление сохранялось и позже, потому что в день, посвященный Богу, не полагалось ходить по своим надобностям – для работ в поле, на рынок и тому подобное.

Христианам не предписываются такие точные ограничения, но церковный праздник мы обязаны посвящать Богу по мере своих возможностей. Наше положение во многом отличается от тех древних времен; в частности, и труды наши – не на собственном поле или винограднике, где мы сами можем решать, работать нам или отдыхать от трудов; иногда приходится трудиться и в праздник. В этом смысле мы, будучи как будто не рабами, оказываемся и не совсем свободными. Хорошо, однако, если мы делаем то, что в наших силах, ради почести праздника, а не уклоняемся под благовидными предлогами. 80-е правило VI Вселенского Собора предписывает отлучать от общения тех, кто «не имея никакой настоятельной нужды или препятствия, <…> в три воскресные дня в продолжении трех седмиц не придет в церковное собрание». На практике это правило редко применяется: судить о настоятельности нужд и о препятствиях оставляется совести самих верных; а если уж человек в конце концов явился в храм, так по нашим временам полагают лучше принять его покаяние, а не отлучать надолго, чтобы он вовсе не потерялся среди искушений этого мира.

Кроме богослужения и молитвы есть и дела милосердия, которые могут и должны совершаться в дни праздника, как об этом сказал Сам Господь, исцеляя в субботний день: «Что достоит в субботы, добро творити, или зло творити? Душу спасти, или погубити? (Лк. 6:9).

Однако в Ветхом Завете субботним был не только седьмой день, но и каждый седьмой год – субботний год для земли (Лев. 25:1–7). В этот год не сеяли и не жали даже то, что само вырастет, не обрезывали виноград, но питались тем, что дала земля за шесть предыдущих лет. И в этом было проявление веры в Бога, Который дал Свое обетование: «и послю благословение Мое вам в лето шестое, и сотворит плоды своя на три лета: и посеете в лето осмое, и снесте от плодов ветхих даже до лета девятаго: дондеже приспеют плоды ея, снесте ветхая ветхих» (Лев.25:21–22). Отсюда и мы можем извлечь урок, учась в своих мирских делах возлагать упование на Бога и помнить, что всякое даяние благо и всяк дар совершен свыше есть, сходяй от Отца светов (Иак. 1:17).

В субботний год прощали долги (Втор. 15:1–2); при этом Закон запрещал не давать в долг бедному из-за того, что приближается год прощения: «Внемли себе: да не будет слово тайно в сердцы твоем беззакония, глаголя: близ есть седмое лето, лето отпущения, и возлукавнует око твое брату твоему требующему, и не даси ему, и возопиет на тя ко Господу, и будет тебе грех велик» (Втор.15:9). Эти правила в Ветхом Завете распространялись только на ближних, то есть на собратьев из свого народа, а также и на пришельцев – присоединившихся к народу Божию. В Новом же Завете притча о добром самарянине учит нас заботиться не о том, кто является ближним для нас, а о том, кому мы можем стать ближними, сотворив милость, то есть оказав помощь в телесных или душевных нуждах.

Вот еще одно поучительное установление (Втор.24:19-22):

Закон учил милосердию, подробно предписывая, в чем должна выражаться забота о бедных. Поэтому Господь обличал знатоков Закона – фарисеев, дававших десятину даже от трав, но оставивших самое главное: вящшее Закона – суд, и милость, и веру (Мф. 23:23).

Рабство было одной из основ общественного быта древних; однако и здесь Закон полагал пределы – по крайней мере в отношении своих соплеменников, попавших в рабство по причине обнищания. Таких после шести лет рабства следовало отпускать на свободу, и не с пустыми руками, а с дарами от овец, пшеницы и вина (Втор. 15:12–14); и только если сам раб откажется от освободы по истечении шести лет, тогда он оставался рабом уже навсегда (Втор. 15:17).

По прошествии семи седмиц, то есть сорока девяти лет, каждый пятидесятый год назывался юбилейным. В этот год, как и в субботний, прощали долги и давали отдых земле, а кроме того отпускали на волю рабов и возвращали владельцам утраченные земли и сельские дома, если прежде по бедности пришлось их продать (Лев. 25:8 и далее). В наше время «юбилеем» называют более или менее круглые даты, отмечая дни рождения, годовщины свадеб и тому подобное; и это слово должно напоминать нам о Боге, Которому всё принадлежит, и Который по Своей благости подает нам всё необходимое для жизни временной и вечной.

Еще вспомним всем известный закон: око за око, зуб за зуб (Лев. 24:20). Господь в Евангелии вовсе воспретил Своим ученикам мстить за обиды, и народы, воспринявшие христианство, усвоили это как норму, сколько бы ни нарушали ее на практике. По этой причине смысл ветхозаветного правила часто от нас ускользает. Но мы должны помнить, что человеку грехопадшему свойственно мстить за обиды с избытком, и в языческом мире именно это было нормой: он выбил глаз – я убью его; он убил моего брата – я вырежу всю семью; они перебили семью наших соседей – мы разорим их город… Этим понятиям и обычаям падшего человечества полагает предел Ветхозаветный Закон, запрещая причинять в отместку больший вред, чем был нанесен обиженному. Нужно помнить, что свойственное человеку падшему легко возвращается, просто ли под натиском сильных страстей, или под благовидными предлогами. А какой предлог может быть благовиднее, чем обида, причиненная нашим ближним или соплеменникам? Так действует закон умножения зла, страданий и ненависти: зло порождает зло, черная воронка захватывает всё большее число людей, политая кровью земля становится оправданием для новой крови. Даже в справедливой и оборонительной войне есть опасность пойти по пути умножения зла; вспомним, как унижение Германии после Первой мировой войны заложило фундамент Второй. Было и есть немало таких стран, таких мест, где вражда, воспринятая по наследству от предков, не прекращается веками, то затихая, то разгораясь с новой силой, а выбраться из этой воронки ненависти очень трудно. Судьбы целых народов, может быть, мало зависят от нас, но в частной жизни и независимо от внешних обстоятельств, если мы еще не стали истинными миротворцами по закону Нового Завета, то хотя бы послушаем Ветхого, чтобы в нас не действовал закон умножения зла. И пусть под предлогом праведного негодования черная волна ненависти не найдет в нас пищи, не сможет распространяться и усиливаться через нас.

Эти три понятия – послушание, свобода, ответственность – требуют внимательного рассмотрения, и притом многократного, чтобы в разных обстоятельствах жизни прояснять для себя их значение. Но я сегодня хочу обратить внимание только на немногое из необходимого.
Когда-то мы, только придя к вере, открыли для себя значение послушания. Для нас это было тем удивительнее, что при незначительности реальных свобод в советской стране разговоров о свободе, о ее необходимости, о вреде всякого угнетения (особенно далеких народов или прежних поколений, живших в Империи) было очень много. И вдруг мы узнали, что внешняя свобода – это отнюдь не самодовлеющая ценность; что грехопадение Адама состояло как раз в злоупотреблении свободой, в преслушании, и что исцелено оно было послушанием Нового Адама – Христа. Знакомые прежде слова и понятия стали восприниматься совершенно по-другому. Мы прочли слова Псалмопевца: «О, Господи, аз раб Твой, аз раб Твой и сын рабыни Твоея; растерзал еси узы моя» – и обнаружили, что только признав себя рабом Божиим, можно обрести истинную свободу – свободу от уз греха. Обнаружилось и то, что как любовь к Богу невозможно обрести вне любви к людям, так и послушание Богу без опыта человеческого послушания не приобретается.
Узнав о значении добродетели послушания, а особенно – почитав о совершенном послушании древних подвижников, многие поспешили применить изученное на практике. Результаты иногда оказывались плачевными, что вполне естественно при неизбежно довольно поверхностном понимании сути дела. Я очень рекомендую в связи с этим две статьи святителя Игнатия Брянчанинова: «О жительстве в послушании у старца» и «О жительстве по совету» (5 том Собрания сочинений); пересказывать их содержание не стану, только замечу, что Святитель говорит о полном отсутствии в наше время (то есть уже в те времена) духоносных наставников, которым послушник мог бы полностью поручить дело своего спасения. И важно понимать, что этот путь, некогда приводивший к быстрому духовному преуспеянию, отнюдь не случайно не дается нашему времени.
Что касается свободы, то именно свободная воля, устроенная в природе человека как существа разумного и созданного по образу Божию, делает возможным послушание как добродетель. Неодушевленные или неразумные, безсловесные создания всегда послушны воле Божией, но не произвольно, так что в этом нет добродетели. С другой стороны, наличие свободной воли неразрывно связано с ответственностью.
И вот ответственность – это то, что тяжелым грузом ложится на плечи человека, и от чего хотелось бы по возможности уклониться. В значительной степени именно в этом заключается причина неразумных и неправильных устремлений к послушанию: ведь какой лучший предлог для безответственности можно найти, нежели мнимое послушание якобы по учению Церкви? Современный человек обычно не в состоянии вполне понять подвиг древних, вручавших себя истинному послушанию, и подражает ему в меру своих понятий и в меру своей склонности к самообману. При этом велика опасность приобрести не навык послушания, а навык лицемерия, о котором особо предупреждает святитель Игнатий во многих своих сочинениях.
Но есть и другой вид послушания, постоянно присутствующий в жизни каждого из нас. Свойственно человеку следовать обычаю, образу жизни и даже мыслей окружающих. Это нормальное свойство, без которого человеческое общежитие было бы невозможным, но которое, как всякое природное свойство, нельзя пускать на самотек.
«Все так делают, все так говорят, все так считают» – часто мы не произносим эти слова, но они подразумеваются сами собой. Поэтому мы должны отдавать себе отчет в том, кто же именно эти «все», в какой мере и в чем мы можем и должны им следовать, а в чем никоим образом не должны.
Бывает, что прежний послушный ребенок, став подростком, вдруг начинает ужасать родителей своими неожиданно дикими поступками. При этом им обычно представляется, будто он стал непослушным, а ему самому – будто он приобрел независимость. На самом же деле просто сменился круг тех «всех», за которыми он следует: раньше это была семья, а теперь – подростково-молодежная компания, к которой его прибило (часто довольно случайным образом). Отсюда можно сделать вывод, что вовремя учить детей послушанию совершенно необходимо, однако этого отнюдь не достаточно.
Умение брать на себя ответственность, а не перекладывать ее на других; критически относиться к тому, что принято у окружающих, сопоставлять и сравнивать точки зрения; смотреть на себя со стороны, советоваться и применять советы на практике; избегать высокого о себе мнения и в то же время не подстраиваться под других в том, в чем будет укорять тебя совесть, – этому и многому другому приходится учиться всю жизнь. И хорошо бы хоть в какой-то мере заложить фундамент ответственности еще в детстве.
Тут я хотела привести цитату из заметок святителя Игнатия на «Проект преобразования Морских учебных заведений», но лучше самим прочесть раздел пятый, в котором прекрасно описаны некоторые принципы, актуальные и в наши дни для всех, кто занят воспитанием, да и не только для них.
Недоразумения, касающиеся послушания, проявляются ярче всего, когда им оправдывают примирение с отступлением от самой веры Христовой. Истина в Церкви – «то, чему верили повсюду, всегда, все» – пишет преподобный Викентий Лиринский. Однако часто для верующего человека «все» – это свой приход, свой священник или какая-нибудь другая общность, которой святой Викентий вовсе не имел в виду. Хорошее вразумление можно почерпнуть в самой истории Церкви: если в древние времена огромные сообщества во главе с множеством епископов отпадали во всевозможные ереси, то откуда берется мысль, будто в наше скудное в духовном отношении время рядовые верующие могут спокойно предоставить епископам «отвечать за вопросы веры», после чего им самим останется только «слушаться батюшек»?
Но и в деле устроения своей собственной повседневной жизни – каким большим соблазном подчас оказывается желание снять с себя ответственность, например, посредством благословения. Ведь часто забывают, что благословение священника – не индульгенция: испрашивая благословение на дело, мы этим показываем, что ищем воли Божией. Следовательно, мы должны наблюдать обстоятельства, прислушиваться к своей совести, присматриваться, к чему клонятся наши поступки, как они меняют нас самих, как влияют на наших близких. Весьма возможно, что воля Божия о нас окажется иной, чем мы полагали, и в любом случае мы должны представлять свои дела суду Божию, прося помиловать нас и исправить то, в чем мы неизбежно погрешаем.
Безответственность является бичом как мирской, так и духовной жизни, и нередко делает людей жертвами обычных мошенников и духовных самозванцев. Удивительно, как многое готов бывает терпеть человек ради иллюзии освобождения от ответственности. В крайнем случае мы видим это в некоторых сектах, где жесточайшие угнетение, унижение и физическое истощение принимаются как должное именно ради этой иллюзии. Иногда трудно провести грань между мирским и религиозным аспектом этого явления: культ мирского вождя легко приобретает «духовные» черты, приемы создателя финансовой пирамиды пересекаются с приемами модного гуру или лжестарца. Чем больше людей вовлечено, тем иллюзия сильнее, но «всеми», за кем следует мнимый послушник, может оказаться и крохотная горстка «избранных» и «просветленных».
И в церковной ограде прельщение такого рода тоже возможно. Истинное послушание по Боге дается с трудом, и наш лукавый ум постоянно находит предлоги, чтобы уклониться от исполнения своего прямого долга, прямых обязанностей. Кроткий совет и своевременное наставление остаются без внимания или даже вызывают раздражение. На этом фоне как не подивиться успеху бесчинного руководства, так часто попирающего совесть человеческую и уводящего от Истины Христовой? Об этом пишет святитель Игнатий Брянчанинов в своей статье «О прелести»:

Толкуя эти слова Апостола Павла, святитель Иоанн Златоуст говорит:

Думаю, на этот раз достаточно. Моей целью было напомнить, что всякая добродетель может быть понята превратно, и нам нужно заботиться о том, чтобы простые рецепты не подменили для нас тесный и спасительный путь христианской жизни.

Думаю, на этот раз достаточно. Моей целью было напомнить, что всякая добродетель может быть понята превратно, и нам нужно заботиться о том, чтобы простые рецепты не подменили для нас тесный и спасительный путь христианской жизни.

В прошлый раз речь шла о естественной склонности человека поступать и даже мыслить так, как делают «все» в его окружении. Мы говорили, что нужно разбирать, в чем можно, а в чем нельзя следовать другим людям. Но есть смысл отдельно обратить внимание на то, что в какой-то мере ведь и от нашего выбора зависит, каким будет наше окружение – те самые «все», на которых мы вольно или невольно ориентируемся.

«Тлят обычаи благи беседы злы», – говорит Апостол (1 Кор. 15:33): беседы злые, то есть недоброе общение, растлевает благие обычаи. Это происходит не только тогда, когда мы следуем дурному примеру, но часто даже когда мы ему сопротивляемся. Мы не обладаем той независимостью, той прочностью стояния в добродетели, которая сохранила Лота незапятнанным в Содоме. Отцы говорят, что он не только не приобщался грехам жителей Содома, но не был запятнан и осуждением других, что очень и очень трудно. Поэтому ясно, что в той мере, в какой это зависит от нас, мы должны беречься от общения, грозящего соблазнить нас – незаметно сместить наши понятия о добродетели и грехе или заставить чувствовать себя уже преуспевшими на фоне чужих и явных прегрешений.

Конечно, в миру невозможно не соприкасаться с обычаями, несовместимыми с Христианством; и Апостол говорит: «Писах вам в послании не примешатися блудником; и не всяко блудником мiра сего, или лихоимцем, или хищником, или идолослужителем, понеже убо должни бы есте были от мiра сего изыти» (1 Кор. 5:9–10). То есть если бы требовалось не иметь никакого общения с грешниками, то пришлось бы вовсе уйти из мира или, как говорит св. Иоанн Златоуст, «надлежало бы искать другой вселенной», и этого Апостол не требует от христиан.

Житейское общение с людьми несовершенными и в чем-то заблуждающимися иногда может вредить, а иногда может быть небесполезным и даже поучительным: ведь не только добродетели, но и слабости ближних могут служить к нашей пользе, то смиряя и обучая терпению, то предостерегая и делая более опытными. Конечно, учиться на ошибках других редко удается; но всё же общение с людьми понуждает нас задумываться над вещами, которые прежде ускользали от нашего внимания. К сожалению, как мы уже говорили, естественное желание находиться в единомыслии со «всеми» в своем окружении делает нас то слишком податливыми, то слишком нетерпимыми, и так мы упускаем возможность чему-то научиться.

А вот само исповедание Православной веры – это та область, где от нас решительно требуется определить, к каким «всем» мы принадлежим. Ведь сама принадлежность к церковной организации, отступившей от Православия, уже является соучастием в лжесвидетельстве о Богооткровенной Истине. При этом чем больше человек знает о вере и чем активнее участвует в церковной жизни, тем ответственность его за такое соучастие, разумеется, выше. Конечно, и сама массовость официальных «церквей» составляет необходимую их черту и обеспечивает тот вред, который они распространяют в мире; но особенный соблазн проистекает из самых ревностных и церковно образованных их членов, которые оказываются опорой такого лжесвидетельства. Кроме того, встав на этот путь, чем активнее и ревностнее действует человек, тем более страдает его совесть, тем глубже внутренний разлад, тем печальнее плоды компромисса в душе, даже в тех случаях, когда они не приводят к видимым извне последствиям (что тоже бывает нередко).

Участие в лжесвидетельстве о Христе заражает душу человека неосознанной неприязнью к самой Истине и к тем, кто остается верен правому исповеданию. В истории Церкви, в житиях святых мы можем увидеть примеры того, как эта неприязнь переходила в прямую ненависть, понуждала преследовать и убивать чад Истинной Церкви. Урок, который мы должны извлечь отсюда, заключается вовсе не в том, что те или иные деятели оказались какими-то извергами. Мы должны увидеть здесь предостережение: как опасно по небрежности, или ради страха, или по причине житейских обстоятельств позволить себе даже косвенное, даже молчаливое соучастие во лжи о Боге, о Богооткровенной Истине, о догматах и заповедях Божиих.

Что касается житейского, а не церковного общения с иноверцами и еретиками, то здесь от нас требуется рассудительность. Нередко пока мы лично не соприкасаемся, например, с католиками, или протестантами, или мусульманами, наши суждения о них бывают очень решительными и даже огульными. Мы легко сбрасываем их со счетов, ссылаясь на краткие сведения из учебника сравнительного богословия. Однако такое легкомысленное отношение опасно еще и тем, что в реальной жизни католики или кто-нибудь другой, о ком, вроде бы, всё заранее известно, могут оказаться не очень похожими на нарисованный в нашей голове схематический портрет. При столкновении с реальностью на такой почве нередко рождаются сомнения – так ли уж важна правая вера или всё же «главное, чтобы человек был хороший»? Особенно соблазнительно, если в каких-то чертах характера и поведения иноверец или инославный окажется последовательнее, честнее или добросердечнее некоторых знакомых нам православных.

На самом деле тут нечему удивляться. Святой Иоанн Златоуст говорит, что добродетели насаждены в самой природе человека; поэтому даже в состоянии грехопадения и при всех своих заблуждениях люди – кто в одном, кто в другом – способны их проявлять. Эти природные добродетели могут приводить к Богу, если в Нем человек найдет источник и цель добрых своих устремлений. Они же иногда и уводят человека от Бога, если он довольствуется добром без его истинного Источника.

И нам нужно не соблазняться, когда в других христианах не видим света добродетелей, а позаботиться о том, чтобы в нас он не угас, и не сбылись на нас слова Апостола, некогда сказанные об иудеях:

(Рим. 2:17–24)

Верные Христиане призваны от естественных добрых качеств восходить к благодатным, к сверхъестественным добродетелям, к истинной жизни во Христе; и как мы уже говорили, надо следить, чтобы вместо этого не опуститься ниже обычных и обыденных добрых обычаев: честности, порядочности, сострадания, сдержанности, простой доброжелательности к людям. Насколько это удается – нам трудно судить даже в отношении самих себя, а меряться с другими не только не нужно, но и опасно хотя бы потому, что видя отдельные поступки, мы не видим внутреннего устроения человека. Вот что пишет об этом преп. авва Дорофей:

Нередко человек по неопытности втягивается во вредное для себя и даже опасное общение; а из этих слов аввы Дорофея видно, почему в результате ему может быть причинен куда больший вред, чем тем людям, от которых он заразился каким-либо пороком. Поэтому, если в нашей жизни есть какая-то упорядоченность, если те или иные пороки и дурные обычаи нам не свойственны по природе или в силу воспитания, то это не повод для легкомыслия, но повод быть тем внимательнее, чтобы не потерять немногое, доставшееся нам, собственно говоря, даром по милости Божией.

Эта осторожность не должна проистекать из подозрительности, а тем более – из презрительного и высокомерного отношения к окружающим. Нет, если нам и нужно уклоняться от кого-то, то не потому, что он плох, а потому что мы слабые, неключимые (Лк. 17:10), то есть мало на что годные рабы Божии. Уязвимыми в этом отношении нас делает как осуждение других, так и неразборчивое общение с людьми другого устроения, ведь и то и другое – плод гордости и самонадеянности.

В прошлый раз мы говорили, что свобода человека – неотъемлемая часть образа Божия, без которого не может быть добродетели; другая подобная черта, неразрывно связанная с первой – это разум, которым непременно должны мы пользоваться во благо, а не на погибель себе. Но поврежденный грехом, искажаемый пристрастиями разум сам по себе не может быть надежной опорой. Будем опираться как на него, так и на совесть, просветляя и уясняя то и другое светом Божественного Откровения. Где достаточно свидетельства разума и совести, там не будем закрывать глаза и обманывать сами себя, чтобы не оказаться виновниками собственных падений. А в остальном – будем молить Бога исправить наши пути по Его святым заповедям и покрыть множество наших прегрешений.

Псалтирь занимает особое место в жизни Христиан – как основа всего Богослужения и молитв. По сравнению же с Евангелием, например, Псалтирь воспринимается значительно труднее. Отчасти это связано со свойством самих псалмов, где воедино слиты пророчества, молитвы и наставления. Кроме того, современный человек всё же многое узнает из русских переводов, а русский синодальный перевод Псалтири слишком сильно отличается от церковного текста (хоть церковнославянского, хоть греческого).

Есть толкования на псалмы, в том числе и собранные в Толковой псалтири Зигабена из многих Отцов. Естественно, что толкования эти настолько разнообразны и обширны, что даже при тщательном их изучении в голове остается незначительная часть. Здесь бездна смыслов, и нашей жизни может не хватить на их усвоение.

Однако хотя бы в общих чертах понимать читаемое, конечно, необходимо. Здесь есть два или три основных средства. Во-первых, само регулярное чтение, потому что многое становится понятнее просто от практики, а без нее усилия что-то понимать ни к чему не приведут. Во-вторых, выяснение отдельных слов и выражений, выборочно, по мере сил и времени. Третье средство, не менее важное, – это чтение разнообразных святоотеческих писаний, потому что, как мы уже говорили, там можно встретить во множестве ссылки на псалмы с раскрытием их смысла.

Некоторая опасность заключается в том, что если слово или выражение очевидно непонятны, мы может быть, и приложим усилия, чтобы их прояснить. Но если они кажутся понятными, то годами могут пониматься неверно или просто ускользать от нашего внимания.

И вот поэтому я попытаюсь немного заняться не толкованием Псалтири, а рассмотрением немногих слов, выражений, даже грамматических форм и оборотов речи из псалмов, и надеюсь посвятить этому делу несколько заметок.

Начну со слов, которыми открывается вся Псалтирь: «Блаженъ мужъ, иже не иде на совѣтъ нечестивыхъ, и на пути грѣшныхъ не ста, и на сѣдалищи губителей не сѣде. Но въ законѣ Господни воля его, и в в законѣ Его поучится день и нощь. И будетъ яко древо, насажденое при исходищихъ водъ, еже плодъ свой дастъ во время свое, и листъ его не отпадетъ; и вся, елика аще творитъ, успѣетъ».

В «Жизни пустынных отцов» древнего историка Руфина говорится о преподобном Патермуфтии, бывшем разбойнике, который, будучи наставлен важнейшим истинам веры, испросил себе правила спасительной жизни и получил в качестве такового наставления три первые стиха первого псалма. «Этого довольно для вступления на путь жизни и для постижения духа благочестия», – сказал он. Через три дня новообращенный удалился в пустыню, и долгое время подвизался там в одиночестве. Встретив его вновь, «пресвитеры увидели, что не словами только, но и делами и подвигами оправдал он указанные ему стихи». Уже после этого он получил более подробное наставление в Писании, а о дальнейшем подвиге святого и об обилии благодатных даров желающие могут прочитать самостоятельно.

Действительно, Псалтирь начинается с обетования блаженства – так же, как началась проповедь Христова в Новом Завете. И первым основанием блаженства является устранение от зла, а вторым – поучение в Законе Господнем. Отцы замечают, что в 118 псалме приведено уже более совершенное блаженство: «Блажени непорочнiи в путь ходящiи в законѣ Господни», – то есть не только уклонившиеся от зла и прилежащие закону Божию, но уже непорочно следующие ему во всех своих путях.

Что касается грамматики, то в первом стихе глаголы «не иде», «не ста», «не сѣде» как в церковнославянском переводе, так и в греческом стоят в аористе, то есть в простом прошедшем времени, хотя синодальный русский перевод дает здесь настоящее время (не ходит, не стоит, не сидит). Аорист часто переводится совершенным видом: не пошел, не встал, не сел, – но иногда подразумеваются повторяющиеся действия. В данном случае так и есть: блажен тот, кто не один раз, а постоянно уклонялся от зла; и можно сказать, что он так и не пошел ни разу на совет нечестивых и проч. Прошедшее время здесь означает не то, что всё это в прошлом, а дальше неизвестно, что будет; наоборот, имеется в виду окончательность уклонения от всякого согласия со злом, после чего – во следующих двух стихах – уже в настоящем времени говорится о поучении, словом и делом, в законе Господнем.

В третьем стихе нужно обратить внимание на слово «успѣетъ», потому что в современном русском «успевают» к сроку, когда речь идет о том, чтобы не опоздать. Но на самом деле это вторичное значение, а основное связано со словом «успех», то есть благополучное завершение, достижение цели. «Елика аще творитъ» – что ни творит он, всё будет успешно, потому что совершается по Боге.

Еще в первом псалме надо обратить внимание на слова «не воскреснутъ нечестивiи на судъ, ниже грѣшницы въ совѣтъ праведныхъ». Отцы поясняют, что нечестивые (не чтущие Бога) воскреснут в последний день, но не на суд, так как уже осуждены. А грешники воскреснут на суд, и не войдут в «совѣтъ», то есть в собрание, праведных.

Первому псалму посвящена статья св. Игнатия Брянчанинова «Блажен муж» (2 том Собрания сочинений), которую рекомендую к прочтению, а пересказывать не буду.
Первая кафизма положена на вечерни в канун воскресного дня, когда начинается седмичный круг Псалтири, а в кануны праздников на вечерни поется первая слава этой кафизмы (первые три псалма) – или, по крайней мере, поются отдельные стихи из нее. По этой причине слова «Блаженъ мужъ, иже не иде на совѣтъ нечестивыхъ» у многих на слуху, как и стих, с которого начинается второй псалом: «Вскую шаташася языцы и людiе поучишася тщетнымъ?» Отсюда берется русская пословица в нескольких вариантах, например: «По образу – блажен муж, а по делам – вскую шаташася» или «посмотришь спереди – блажен муж, а сзади – вскую шаташася» и подобные им.

Что это значит? Слово «вскую» образовано от вопросительного «кая» с приставкой «воз», и означает «чего ради?», «зачем?», а «шататися» означает «превозноситься, гордиться, быть дерзким, неистовствовать», а не просто раскачиваться из стороны в сторону или бродить туда-сюда, как в современном русском языке.

«Языцы» – это народы, как говорящие на разных языках; здесь, как часто и в иных случаях, это слово означает язычников, то есть поклоняющиеся разным богам, принятым у разных народов. Собирательное слово «людiе», которое в русском стало множественным числом к слову «человек», на самом деле тоже означает народ, но как раз единственный, а не один из многих, обычно – народ Божий, в данном случае – Ветхого Завета, то есть иудеев. (Нужно еще заметить, что слово «народъ» в церковнославянском тоже есть, но означает оно просто множество человеков, например, собравшуюся толпу).

В этом псалме пророчески говорится о язычниках и иудеях, ополчившихся против Христа, но, конечно, и в ветхозаветные времена нередко язычники превозносились, а иудеи поучались тщетным, то есть пеклись о пустых вещах. Глагол «поучатися» родственен со словами «навык», «обычай» и означает постоянное и прилежное размышление. Словом «поучение» в святоотеческой традиции еще называется краткая молитва, постоянное призывание Имени Божия. Здесь же говорится о суетных, тщетных замыслах: «Предсташа царiе земстiи и князи собрашася вкупѣ на Господа и на Хрiста Его». Часто в церковнославянской Псалтири слово «Христа» в этом псалме бывает написано без титла, потому что хотя пророчески здесь говорится о Господе Иисусе Христе, но в пределах ветхозаветного текста это слово означает вообще помазанника – царя или пророка.
Еще одна особенность, с которой первый раз мы встречаемся в этом псалме – это изменение лица, от которого идет речь; такое изменение часто происходит без всяких указаний, так что только по смыслу речи можно догадываться, кто в данном случае говорит. Вот и здесь сначала сказано о Господе: «Тогда возглаголетъ къ нимъ гнѣвомъ Своимъ, и яростiю Своею смятетъ я», – и тут же Сын Божий говорит уже Сам о Себе и пересказывает слова Отца: «Азъ же поставленъ есмь Царь отъ Него надъ Сiономъ, горою святою Его, возвѣщаяй повеленiе Господне. Господь рече ко мнѣ: Сынъ Мой еси Ты, Азъ днесь родихъ Тя».

Такое плотное соединение речений обычно для Псалтири: пророчества, молитвы, наставления соединены воедино, не разжевываются, не разъясняются подробно, да это было бы и невозможно в ветхозаветные времена. К тому же выражения псалмов допускают разные толкования, а речения могут быть отнесены к разным лицам.

На этом пока что закончу.

Недавно я упоминала заметки святителя Игнатия Брянчанинова на «Проект преобразования Морских учебных заведений», но цитировать их не стала. Однако теперь всё же хочу привести оттуда некоторые мысли Святителя. Они примечательны тем, что применяют христианские нормы и понятия к реальным задачам и обстановке, а это как раз то, что труднее всего: ведь часто заповеди Господни и святоотеческие поучения существуют для нас как будто в другом мире, и при попытке применить их на практике деформируются, вплоть до полной своей противоположности. А иногда, даже имея здравые намерения, мы как будто стесняемся их, потому что это не совсем то, что было в древности, или не совсем то, о чем можно прочитать у древних отцов, хотя на самом деле вся разница именно в обстоятельствах, а не в сути дела.

Обстоятельства, весь уклад жизни претерпевает изменения с течением времени. В этом одни видят прогресс и улучшение нравов, от дикости к цивилизованности, а другие – только отступление от правильных старых устоев к искаженным современным. На самом деле реальность, видимо, сложнее. Очевидно, что человечество не становится лучше, особенно по мере отступления от Христианства, но с другой стороны, как Святитель замечает в другом месте: «Есть старинное – хорошее, а есть и старинное худое: худому не надо подражать».

Существующие злоупотребления некоторыми понятиями не должны приводить к совершенному отрицанию их: сюда можно отнести и уважение к правам, понятие о чести и достоинстве человека.

Я помещаю тут только одну выписку из заметок Святителя, и думаю, комментировать ее не нужно; а прочитать заметки целиком всё равно советую. Я бы сказала, что они действуют как-то освежающе. Напомню еще, что тема устройства подобных учебных заведений была близка Святителю, который и сам был воспитанником инженерного училища.

Продолжим разговор о Псалтири. В прошлый раз мы немного поговорили о самых первых псалмах, с которых в субботу вечером начинается седмичный круг чтения кафизм, а сегодня начнем читать 103 псалом, которым ежедневно открывается суточный круг богослужения.

Надписание псалма «О мiрстѣмъ бытiи» означает, что псалом говорит о происхождении, о сотворении мира. Напомню, что и название первой книги Ветхого Завета «Бытие» означает то же самое: не существование, а появление, по-гречески Γένεσις (генезис) – слово, перешедшее и в русский язык.

«Псалом Давиду» – то же, что «псалом Давидов», то есть воспел его царь и пророк Давид.
Обратите внимание на номер псалма, написанный славянскими буквами (рцы и глаголь – сто и три, с титлом, показывающим, что это число). Не только полезно, но даже прямо необходимо выучить числовые значения славянских букв, чтобы легко находить кафизмы, главы и стихи в нормальных церковных книгах.

На слово «благослови» святитель Иоанн Златоуст поясняет, что Бог ли благословляет человека или человек Бога – польза от этого всегда только человеку, потому что Бог ни в чем не нуждается. Само слово «благословение» означает благое слово: когда Бог изрекает его о человеке, то это слово и творит благо для человека; когда же человек изрекает благое слово о Боге, прославляет Его, то сам приобщается вечному благу.

Словами «благослови, душе моя, Господа» псалом как начинается, так и заканчивается, а весь текст псалма и представляет собой это благословение, то есть прославление Бога.
Сказано: «возвеличился еси зѣло» – но не стал Бог более великим Сам в Себе, что совершенно невозможно; Его величие явилось в сотворении мира и промышлении о нем. Как поясняет Златоуст, «зело» указывает на несравненное величие. То есть возвеличился не более других (сравнительно с кем-то), но весьма, без всякого сравнения. На этом примере видим, что даже слова, которые кажутся второстепенными, имеют значение, которое и раскрывают святые Отцы.

«Исповѣданiе» – буквально означает поведывание, сообщение во вне: здесь оно по смыслу означает проявление славы. Всем знакомо и другое значение этого слова, потому что исповедывать, открывать человек может и свои грехи.

«Велелѣпота» – великая лепота, то есть красота. Что это за исповедание и велелепота, в которые облекся Господь? Это Его слава, которая более всего проявилась в воплощении Сына Божия и в деле спасении человека. Поэтому Златоуст говорит, что именно это упомянуто здесь как самое важное, хотя и совершенное позже творения мира.

Слова «одѣяйся свѣтомъ яко ризою» Отцы сопоставляют с Апостольскими: «во свѣтѣ живый неприступнѣмъ» (1 Тим.6:16). Это указание на непостижимость Божества и на откровение славы Его; а поскольку свет этот нестерпим для простого зрения, то те же слова соотносятся и с другими: «облакъ и мракъ окрестъ Его» (Пс. 96:2). Однако Тот же Бог подает и зрение, чтобы видеть Его славу, как сказано: «во свѣтѣ Твоемъ узримъ свѣтъ» (Пс. 35:10).

На иконах Воскресения, Вознесения Господня, Успения Пресвятой Богородицы мы можем увидеть окружающий Спасителя свет в виде кругов или в форме чечевицы, обычно в несколько слоев, причем внутренние слои темнее наружных – темно-зеленые, синие, иногда до почти черных, – но пронизанные золотыми или просто светлыми лучами. Так изображается непостижимый свет Божества, откровение Его славы.

В этих же словах псалма Отцы находят указание на «светы вторые», то есть на Ангельские силы, сотворенные прежде вещественного мира, а также и на явление света в мире вещественном в первый день творения. И следом говорится о видимом небе, простертом как покров, как простой кожаный шатер. Слово «кожа» указывает не на сходство вещества, а на простоту и легкость, с которой Бог создал и распростер небо, как человек простирает палатку. О том же пророк Исайя говорит: «поставивый небо яко камару» (Ис. 40:22) – как свод или шатер.

«Превыспренняя» – то, что выше всего: это слово с собирательным значением представляет собой форму множественного числа среднего рода (поэтому написано через широкое «есть»), как и «преисподняя» – то, что всего ниже. «Покрываяй водами превыспренняя Своя»: здесь говорится о водах над твердию неба (Быт. 1:6–7), где они в облаках удерживаются Божиим повелением, и откуда изливаются на землю.

«Полагаяй облаки на восхожденiе Свое, ходяй на крилу вѣтреню». Златоуст говорит, что здесь изображено вездеприсутствие и попечение Божие Его о всяком творении. В качестве подобия божественных действий в вещественном мире выбрано самое подвижное и ускользающее от нашего наблюдения явление – движение ветра. «На крилу вѣтреню» – форма двойственного числа, что обычно для церковнославянского, если речь идет о парных предметах (крыльях, ногах, руках, очах, ушах), пусть даже их вовсе не два, как тут: ведь крылья ветра в данном случае – фигуральное выражение, означающее стремительность движения. В греческом двойственное число перестало употребляться еще до перевода Септуагинты, так что там крылья в любом случае во множественном числе.

«Полагаяй облаки на восхожденiе Свое»: в этих словах содержится и пророчество о Вознесении Господнем. Вспомним еще в Ветхом Завете столп облачный и огненный, а в Новом – облако, осенившее Апостолов на горе Фавор. Невидимое присутствие Божественной славы делается видимым посредством света или облака, как в обычном облаке обнаруживается невидимое для глаза присутствие влаги. Такое естественное подобие объясняет и слова Апостола, назвавшего праведников облаком свидетелей (Евр. 12:1): ведь и в них обнаружилась невидимая слава Божества.

Надеюсь продолжить в следующий раз.

Продолжим читать псалом предначинательный: так называется псалом 103, поскольку он начинает вечерню, а с ней весь суточный круг богослужения.

В четвертом стихе обычная особенность как церковнославянского, так и греческого (возможно, и древнееврейского) текста: в конструкции типа «творя кого-то кем-то» не используется творительный падеж, но обе части фразы стоят в одном и том же винительном. Поэтому, формально говоря, тут нельзя утверждать, Ангелов ли соделывает духами или духов Ангелами. Сходное видим в начале Евангелия от Иоанна: «И Бог бѣ Слово» – «Слово было Богом», притом здесь определяемое – Слово – стоит на втором месте, а не на первом, как мы бы ожидали, исходя из обычного для русского языка порядка слов.

В подобных случаях мы не можем руководствоваться одной грамматикой и своими представлениями о том, что означает то или иное выражение, но нужно обращаться к отеческим толкованиям. Святитель Афанасий Великий говорит, что Бог творит, то есть соделывает, Ангелов легкими и выспренними. Григорий Богослов поясняет, что Бог сохраняет их согласно закону, по которому создана их природа. Златоуст говорит, что именование Ангелов духом и огнем обозначает быстроту – подобно движению воздуха (слово «дух» здесь означает именно это) – и силу, подобно огню. К этому Василий Великий добавляет, что освящение подается Ангелам извне, от Бога, «ибо силы небесные не по природе святы, но меру освящения получают, по соразмерности превосходства одной пред другою, от Духа».

Итак, здесь говорится о невидимых творениях, созданных и освящаемых Богом; в первой главе книги Бытия о них как раз не упомянуто, поскольку, как поясняет святитель Василий Великий, новоначальным неполезно было рассуждать о невидимом мире. Здесь же о нем сказано прежде, чем говорить о стихиях видимого мира.

«Основаяй землю на тверди ея; не преклонится въ вѣкъ вѣка». Нужно помнить, что хотя по-русски слово «твердь» относится главным образом к земле, но в церковном языке это не так. Слово «твердь» (греч. ἀσφάλεια), как и прилагательное «твердый» говорит не о плотности вещества, а о безопасности, устойчивости. Подобным образом Апостол говорит об уповании: «еже аки котву (якорь) имамы души тверду же и извѣстну», – имея в виду не вещественную твердость, но надежность. Писание обычно называет твердью небо (Быт. 1:8); такое употребление нередко встречается и в русской литературе.

Представления людей об устройстве земли, небес и светил могут меняться, но устойчивость творения – неизменное и удивительное свойство, прославляющее Творца.
«Бездна яко риза одѣянiе ея» – отсюда начинается беседа о водах: во-первых, они бездной одели всю землю, о чем говорит книга Бытия: «Земля же бѣ невидима и неустроена, и тма верху бездны, и Дух Божiй ношашеся верху воды» (Быт. 1:2).

«На горахъ станутъ воды»: до повеления Божия собраться в моря и открыть сушу, воды покрывали всю землю; кроме того, здесь отцы видят указание на облака, покрывающие верхи гор, и на огромные волны, подобные горам. «Отъ запрещенiя Твоего побегнут» – Василий Великий предполагает, что по повелению Господню в третий день творения вода приобрела те свойства, которые нам кажутся неотъемлемыми, и с тех пор вода бежит вниз, и не перестает в своем течении. Неодушевленная природа боится Бога и слушается Его повелений, которые здесь изображены словами «запрещение» и «глас грома», чтобы и мы учились благоговейному страху и послушанию к Божественным повелениям.

Обратим внимание на слово «запрещение»; по-русски «запрещать» значит говорить, что чего-то делать нельзя. Но в церковнославянском это слово просто означает строгое приказание. Например, в Деяниях старейшины иудейские совещаясь, говорили: «Но да не болѣе прострется въ людехъ, прещенiемъ да запретимъ има [т.е. Апостолам Петру и Иоанну], ктому не глаголати о Имени сѣмъ». То есть они строго повелели не говорить о Христе. По-русски же «запретить не говорить» как раз означало бы, что говорить надо.

«Восходятъ горы, и низходятъ поля въ мѣсто, еже основалъ еси имъ» – это продолжается речь о водах: они восходят, вздымаются, как горы и по повелению Божию нисходят и собираются вновь в основанные, то есть законоположенные им места, как сказано дальше: «Предѣлъ положилъ еси, егоже не прейдутъ, ниже обратятся, покрыти землю». Конечно, этот стих напоминает об обетовании Божием, данном после Потопа.

Все образы Писания многозначны, как и сами творения служат образом для многих совершенно различных вещей. Приведу к этим стихам еще толкование Златоустово:

Псалом продолжает говорить о водах, но теперь уже о водах источников, которые Бог посылает в дебрях. Слово «дебри» по-русски многозначно, но здесь имеются в виду расселины, узкие проходы, по которым текут воды среди гор.

Отступают воды житейского моря, устрашившись грома Апостольской проповеди, и потоки Боговедения посылаются Богом в теснинах, то есть через людей, чья жизнь стеснена подвигом, среди гор – Апостолов и пророков.

«Звери сельныя» – то есть полевых зверей: слово «село» означает в первую очередь поле, а уже затем – селения людей. Онагры – дикие ослы, а «ждут» не в смысле поджидают где-то, а жаждут, ищут. И это важное выражение: все живое ждет от Творца, что Он подаст необходимое для жизни.

Златоуст дает еще такое толкование к этому стиху:

«На тыхъ птицы небесныя привитают: от среды каменiя дадятъ гласъ»: птицы привитают, то есть селятся; «витати» – то же, что «обитать» («об-витать», и в таком положении "в" выпадает). В русском языке – возможно, именно из-за птиц – этот глагол переменил значение на «носиться в воздухе». Очевидно, что «на тыхъ» – означает: на источниках вод, то есть вблизи них.

Златоуст замечает, что этот стих понимают двояко – в том смысле, что глас подают птицы, селящиеся у источников, либо же сами текущие воды своим журчанием:

Слова «от среды каменiя» соотносятся со словами «посредѣ горъ». Святитель Афанасий Великий пишет: «И то дело Твоего Промысла, что даны воды не только в долинах и местах зеленеющихся, для украшения берегов потока, но и среди гор, чтобы животные кроткие убегали от диких, и покоились на местах красивых».

«Напаяй горы от превыспреннихъ Своихъ: от плода дѣлъ Твоихъ насытится земля». Горы напояются водой от превыспренних, то есть с неба, а не из самой земли; подобно этому и пророки получают откровение свыше, а не говорят от себя и от человеческой мудрости. От вод – плоды земли и насыщение всех населяющих ее животных.

«Прозябаяй траву скотомъ, и злакъ на службу человѣкомъ, извести хлѣбъ отъ земли». Скотам – трава, а человеку как словесному существу – злак, чтобы он в поте лица добывал себе подобающую пищу, то есть хлеб. Это верно и для духовного хлеба, то есть делания заповедей Божиих. От земли же произошел истинный Хлеб – Христос, насущный, то есть изменяющий существо человека через приобщение Божеству.

«И вино веселитъ сердце человѣка, умастити лице елеемъ; и хлѣбъ сердце человѣка укрѣпитъ». Здесь перечисленно лучшее из того, что человек получает от земли; при этом вино, елей и хлеб – не просто плоды земные, но и плоды человеческого труда. Они же становятся веществом церковных таинств, их человек приносит Богу, и через них Бог подает освящение человеку. Толкование Златоустово: «Слово Божие есть как виноградная лоза, так и маслина: "Азъ, – говорит, – яко маслина плодовита въ дому Божiи" (Пс. 51:10), и учение Его в различных отношениях есть и вино и елей и хлеб».

«Насытятся древа польская, кедри лiванстiи, ихже еси насадилъ» – «польская» означает полевые (пишется через омегу, поскольку это множественное число среднего рода, а не единственное женского). Это не насажденные человеком растения, а дикие. Они насаждены Богом и тоже насытятся от вод источников, как сказано в первом псалме о блаженстве человека: И будетъ яко древо, насажденое при исходищихъ водъ, еже плодъ свой дастъ во время свое (Пс. 1:3). Кедры Ливанские названы здесь как самые величественные и знаменитые из деревьев; древесина их отличается прочностью, и была основой при сооружении первого и второго Ветхозаветного Храма.

«Тамо птицы вогнѣздятся, еродiево жилище предводительствуетъ ими»: прежде речь шла о птицах, селящихся у источников вод, а теперь – о тех, что гнездятся на деревьях. «Вогнездятся» – устроятся в гнездах, и выше всех – жилище еродiи, то есть аиста. Отцы видят в аисте образ мужества и целомудрия, и действительно, в южных странах поразителен вид его гнезд на высоте, где он стоит под палящим солнцем, не прикрытый никакой тенью.

«Горы высокiя еленемъ, камень прибѣжище заяцемъ».

Мудрость Божия всяким животным дает возможность укрыться от преследователей; но сильным оленям – горы, а слабым и мелким, как зайцы, – камни и прочие мелкие укрытия. Здесь образ праведных душ, восходящих к Богу, и язычников (заяц в Ветхом Завете – нечистое животное), которые тоже найдут прибежище в камне – Церкви Христовой. Так и мы, сознавая, что далеки от духовных высот, верим, что найдем в Церкви прибежище, сообразное нашей немощи.

«Сотворилъ есть луну во времена: солнце позна западъ свой» – сравним этот стих со словами 135 псалма: «Сотворшему свѣтила велiя единому: яко въ вѣкъ милость Его; солнце во область дне: яко въ вѣкъ милость Его; луну и звѣзды во область нощи: яко въ вѣкъ милость Его» (ст. 7–9), и с повелением Господним при сотворении мiра: «И рече Богъ: да будутъ свѣтила на тверди небеснѣй, освѣщати землю и разлучати между днемъ и между нощiю; и да будутъ в знáменiя, и во времена, и во дни, и въ лѣта» (Быт. 1:14).

Нам, вооруженным всевозможными часами и весьма оторванным от жизни сотворенного Богом мира, не часто приходится обращать внимание на луну: разве что восход и заход солнца для нас кое-что значит, хотя и тут зависимость наших занятий от этого светила далеко не такова, как у наших предков. Но светила – тот естественный указатель течения времени, который изначально дан человеку.

Ветхозаветный порядок праздников учитывал и обновление луны, которое праздновалось каждый месяц; в соответствии с ним определялось время ветхозаветной пасхи, исходя не из составленных календарей, а из прямых наблюдений.

Светила, видимые по всей земле, являются ориентирами как во времени, так и в пространстве, и наводят на мысль о высшем законе – законе Божием, который должен быть ориентиром для всех разумных творений.

Выражение «во времена» означает именно: для исчисления времени. О солнце же говорится, что оно познало свой запад (то есть свой закат), и это не потому, что солнце – разумное существо, а потому, что оно послушно Божественному повелению. Но мы уже говорили, что творения Божии являются образами самых разных вещей, почему и многие выражения Писания могут толковаться в различном смысле. Св. Иоанн Златоуст говорит:

Здесь и выражению «во времена» дано другое истолкование, тем более, что изменчивость вида луны наводит на мысль о преходящем.

Сравним еще со стихом из четвертой песни Священного Писания: «Воздвижеся солнце и луна ста въ чинѣ своемъ» (Авв. 3:11). Здесь буквально как будто тоже говорится об устроении светил, но пророчески говорится и о Христе и Его Церкви, как поется в ирмосе 4 песни (глас 4): «Вознесена Тя видѣвши Церковь на Крестѣ, Солнце Праведное, ста въ чинѣ Своемъ, достойно взывающи: слава силѣ Твоей, Господи». И действительно, луна светит отраженным светом солнца и является поэтому естественным образом Церкви.

«Положилъ еси тьму, и бысть нощь, въ нейже пройдут вси звѣрiе дубравнiи, скѵмни рыкающiи восхитити и взыскати отъ Бога пищу себѣ».Отцы обращают внимание на смысл этих слов: Бог – творец не только света и дня, но и ночи, которая дается для упокоения от дел, и чтобы звери искали себе пищу от Бога – единственного Источника всего, что потребно для жизни. Скимны – молодые львы, и в Писании часто являются образом как силы и мужества, так и кровожадности. Григорий Палама поэтому замечает, что если и скимны никак иначе не найдут себе пищи, кроме как от Бога, то тем более это относится к прочим живым существам.

«Возсiя солнце, и собрашася, и въ ложахъ своихъ лягутъ. Изыдетъ человѣкъ на дѣло свое и на дѣланiе свое до вечера». Св. Иоанн Златоуст говорит:

В ложах – то есть в логовах; заметим, что это слово не родственно русскому слову «ложа». Человек призван к своему деланию до вечера – не только до вечера дня, но и до вечера своей жизни, потому что ежедневное упокоение сном есть образ кончины. И Сын Божий вышел на делание Свое до вечера бытия этого мира, конец которому не настанет, пока не совершится всё дело спасения человечества.

«Яко возвеличишася дѣла Твоя, Господи; вся премудростiю сотворилъ еси; исполнися земля твари Твоея». Дела Божии возвеличились, то есть явились великими и удивительными. Всё сотворил Он не только премудрым промышлением, но и именно Своею ипостасною Премудростию, то есть Сыном. И земля наполнилась Его творениями – не только сотворенными существами, но и благодеяниями Божиими, а особенно благами возрождения и обновления, когда Преклонивший небеса сошел на землю, как это объясняет св. Иоанн Златоуст.

«Сiе море великое и пространное: тамо гади, ихже нѣсть числа, животная малая съ великими». Обратите внимание на омегу в слове «животная» и на облеченное ударение (камору) в слове «малая»: это признаки форм множественного числа, в данном случае – среднего рода; эти признаки служат для отличия от подобных форм единственного числа женского рода.

Златоуст видит в словах о великом и пространном море указание на возрождающую благодать крещения, которая поистине велика.

Из существ, обитающих в воде, гадами Писание называет всех, кроме рыб, а из живущих на суще тем же словом обозначает пресмыкающихся (только не стоит применять тут современную классификацию: это могут быть, например, мыши и прочая мелочь). Златоуст говорит, что под гадами в этом стихе псалма разумеются грешники, потому что они пресмыкаются в земных привязанностях, и названы бесчисленными, быть может, не только по множеству, но и потому, что недостойны исчисления.

То же море является и образом этой временной человеческой жизни, потому что оно подвержено переменам, непостоянно и всегда находится в движении. А животные в нем разнообразны, как разнообразны по своему устроению люди, хотя они и одной природы.
«Тамо корабли преплаваютъ, змiй сей, егоже создалъ еси ругатися ему». В этом море житейском «преплавают» – то есть переплывают его – корабли, церкви Христовы, лишь отчасти погруженные в него, а отчасти держащиеся уже выше житейской стихии. Они перевозят спасающихся в Небесное отечество.

Слова о змие толкуются различно: во-первых, в самом простом смысле разумеют здесь самых крупных морских животных, даже именно китов; и этот змий создан, чтобы играть «ему», в смысле «в нем», то есть в море. Здесь в русском синодальном переводе взято еврейское слово «левиафан», означающее именно кита, а в греческом – «дракон».
Разумеется под змием и древний враг рода человеческого, который создан, то есть предуставлен на то, чтобы «ругатися ему», то есть для того, чтобы его уничижить и посмеяться над ним. Подобным образом в конце книги Иова говорится: «Извлечеши ли змiя удицею, или обложиши узду о ноздрехъ его?» (Иов. 40:20) – и далее: «Ничтоже есть на земли подобно ему сотворено, поругано быти Ангелы Моими» (41:25). И у пророка Исайи: «Въ той день наведетъ Господь мечь святый и великiй и крѣпкiй на драконта змiя бѣжаща, на драконта змiя лукаваго, и убiетъ драконта сущаго в мори» (Ис. 27:1).
«Вся къ Тебѣ чаютъ, дати пищу имъ во благо время. Давшу Тебѣ имъ, соберутъ; отверзшу же Тебѣ руку, всяческая исполнятся благости» – и бессловесные существа «чают» к Творцу, от него ищут себе пропитания; но человек может обращаться к Нему разумно, а может и отвращаться от Него себе на погибель. Отверстая рука изображает благодеяние Божие, как сомкнутая – удержание благ; эти слова псалма показывают, что Богу так же нетрудно напитать всё живое, как нетрудно нам разогнуть ладонь. С другой стороны святые Отцы говорят, что истинной благости исполнил всяческая Сын Божий, когда длани Свои распростер и пригвоздил ко Кресту. Поэтому мы должны замечать, что выражения Писания, которые кажутся просто фигуральными, не являются пустыми и не имеющими особенного смысла.

«Отвращшу же Тебѣ лице, возмятутся: отымеши духъ ихъ, и исчезнутъ и въ персть свою возвратятся». Лице – то есть милостивое попечение Божественное – когда отвратится от творений, их охватывает смятение и скорбь. Когда, по выражению Дионисия Ареопагита, последний отголосок жизни отнимает Господь, разрушается и исчезает всё живое; когда Бог отнимает душу, человек возвращается в персть, из которой создан (Быт. 3:19). Смерть полагает предел греху, и простирается не только на грешников-людей, но и на всё живое, по общности, подчиненности ему и по соучастию в бедствии разумного творения.

«Послеши Духа Твоего, и созиждутся, и обновиши лице земли»: подобные слова слышим в третьей песни Священного Писания, в песни Анны пророчицы: «Господь мертвитъ и живитъ, низводитъ во адъ и возводитъ» (1 Цар. 2:6).

Св. Василий Великий поясняет, что слова «послеши Духа Твоего» говорят не о местном прехождении Духа, «Иже везде сый и вся исполняяй» – который везде присутствуя, всё наполняет, – а о сошествии Его к действию. Действием Духа Божия обновится лицо земли, то есть ее лучшее украшение – люди, созданные из земли. Обновление их совершается в крещении нашествием Святаго Духа; здесь же говорится и об обновлении всего творения по воскресении мертвых в конце времен.

«Буди слава Господня во вѣки: возвеселится Господь о дѣлѣхъ Своихъ». Афанасий Великий говорит: «Пророк дает этим разуметь будущее Боговедение людей, когда возвеселится Бог не о том, что поклоняются Ему, но о том, что узрит спасаемых». Так является вечная слава Божия, присущая Ему всегда и проявляющаяся в творении, главным образом – в разумном творении, истинно познавшем Творца.

«Призираяй на землю и творяй ю трястися; прикасаяйся горамъ, и дымятся». Без действия Божия ничего не происходит, так что трясение земли или извержение вулканов – тоже Его прикосновение. Однако здесь говорится и о будущем суде, когда содрогнется вся земля, то есть все живущие или жившие на ней; образом этого и являются те грозные бедствия. Дымилась гора Синай, когда Господь беседовал на ней с Моисеем; кроме того, Афанасий Великий говорит: «Горами называет сопротивные силы, которые Бог попалит во время суда, знамением чего и служит дым» – очевидно, горами называет по причине вознесенной их гордыни.

«Воспою Господеви въ животѣ моемъ, пою Богу моему, дондеже есмь» – это обетование воспевать Бога не только устами, но и делами во все дни временной жизни, пока есть время, и чертог Небесного Царства не затворился для нерадивых. От этого зависит возможность и в будущем веке воспевать Бога, о чем сказано выше: «Буди слава Господня во вѣки».

На слово «животъ» давно ополчились многие в РПЦ под тем предлогом, что оно будто бы неправильно понимается современными людьми. Помню, что священников, заменяющих «живот» на «жизнь» прозывали в свое время «безживотными», не знаю, как сейчас обстоят дела. Церковнославянский помогает поддерживать богатство русского языка: выражение «не щадить живота своего», кажется, еще рано хоронить. И «животные» – это не те, у кого есть животик, а те, которые живут; и значение слова «живот» как части тела, конечно, связано с тем, что там находятся незащищенными многие жизненно важные органы.

«Да усладится Ему беседа моя, азъ же возвеселюся о Господѣ». Златоуст говорит: «Молитва есть не что иное, как разговор с Богом. Из сего ты должен заключать, что псалмопение есть само в себе воздаяние; ибо что может сравниться с собеседованием с Богом?» И еще: «Как может усладиться Бог нашею беседою? Если жизнь будет чиста, если душа будет стремиться к мудрости». Тогда и мы сможем возвеселиться о Господе, как Сам Он заповедал: «Радуйтеся и веселитеся, яко мзда ваша многа на небесѣхъ».

«Да исчезнут грѣшницы отъ земли, и беззаконницы, якоже не быти имъ». В первую очередь здесь молится пророк о том, чтобы грешники стали праведниками, а беззаконники – послушными Закону Божию; но о тех, кто не исправится, говорит подобное сказанному Апостолом: «Аще кто не любитъ Господа Iисуса Хрiста, да будетъ проклятъ» (1 Кор. 16:22), потому ревнующий по Боге не хочет, чтобы зло и соблазн продолжались на земле.

«Благослови, душе моя, Господа» – заканчивает псалом тем же, чем начинал, подводя итог, потому что весь псалом представляет собою благословение, хвалу, прославление Бога не только за сотворение мира, но и за грядущее обновление его.

Думаю, уместно здесь напомнить, что о сотворении мира я несколько лет назад выкладывала записки, начиная вот с этой.

Хочу обратить внимание на одну терминологическую трудность. В святоотеческих писаниях мы встречаем слово «мнение» не совсем в том значении, что в обыденной речи. Этим словом называется одна из форм прелести, то есть обольщения: в первую очередь, когда человек признает за собой воображаемые добродетели и дарования; сюда же относятся все необоснованные, то есть не почерпнутые из Откровения, представления о предметах духовных.

Но «мнение» в бытовом смысле слова – то же, что суждение, понятие, представление, взгляд. Человек как существо разумное не может не иметь мнений о всяком предмете, попадающем в поле его зрения; пока человек находится в сознании, не иметь мнений для него невозможно точно так же, как невозможно перестать думать.

Относительно мнений в святоотеческом смысле приведу слова Феофана Затворника, объясняющие Апостольское выражение «лжеименный разум» (1 Тим. 6:20):

Надо иметь в виду, что и обычные житейские мнения ведут к прелести, если мы забываем, что это всего лишь мнения. Мы должны отдавать себе отчет в собственных суждениях и понятиях, в их происхождении, обоснованности, значимости (или незначительности) и т.п.
Действительно, мы нередко обманываемся, полагая свои мнения не мнениями, а неоспоримыми фактами. По этой причине возникает соблазн полагать, будто те, чьи взгляды с нашими в чем-то не совпадают, легкомысленно и самонадеянно составляют какие-то мнения, в то время как мы просто придерживаемся фактов, а мнений вовсе не формируем.

Затем еще нужно заметить, что мнение может состоять не только в определенных оценках: сюда относится и «не имею четкого понятия», «не знаю, что и думать», «не представляю, как на это смотреть» и тому подобное. Во многих случаях, особенно когда речь идет о вещах, нас напрямую не касающихся, такого рода суждения и вернее, и безопаснее всего, особенно когда на нас сыплются сообщения о событиях со всего мира, причем достоверность их находится под большим вопросом. Однако не всегда суждения такого рода – самые безопасные. Очевидно, что это зависит от того, в какой мере предмет их касается нас самих, входит в зону нашей ответственности. Крайний случай мы видим в Евангелии: Пилат не нашел вины во Христе, но не решился и оправдать его, а просто умыл руки. Однако в данном случае именно он отвечал за правосудие, и уклонение от суждения не избавило его от вины.

Попытка уклониться от суждения может иногда и нас сделать виновными. Простой житейский случай – когда наивный человек становится участником, например, финансовой пирамиды (тот же механизм действует и в случае секты). Отправной точкой вовлечения часто является именно отсутствие какого-то необходимого в этом случае понятия: не решаясь судить о происходящем, человек оказывается уязвим и беззащитен перед умелой манипуляцией. Некоторые случаи участия человека в преступной деятельности подлежат наказанию по человеческим законам; но участие согласием, сочувствием, словами или даже мыслями в чужих грехах не всегда наказуемо на земле. Тем оно может оказаться опаснее, если мы не позаботимся очистить свою совесть от такого зла.

Если само по себе формирование мнений и взглядов – неизбежный спутник разума, то есть и другая сторона, которая уже зависит от нашей воли. Это не только верная и критическая оценка своих суждений, но еще и внимание, которое мы уделяем явлениям и своим мнениям о них.

Есть предметы, которые святые Отцы учат нас постоянно иметь перед мысленными очами, как сказано: «Грех мой предо мною есть выну» (Пс. 50:5), – то есть, как поясняет свт. Игнатий Брянчанинов, собственный грех был для царя Давида предметом непрестанного рассматривания. Те предметы, которым мы уделяем внимание, постепенно начинают занимать всё большее место в нашей жизни, приобретают большую значимость, как бы вырастают; свт. Игнатий поясняет, что именно так святые приходили к сознанию своего недостоинства, искренне начинали считать себя хуже других людей. Напротив, предметы, которым мы не уделяем внимания, которые не рассматриваем внимательно, скрадываются, теряют свое значение; так святые приходили к почитанию прочих людей ради образа Божия в них, невзирая на их грехи.

Так как христианская жизнь требует внимательности, а иногда может показаться, будто необходимые занятия препятствуют этому, свт. Игнатий поясняет:

Ответственно относящийся к своим обязанностям рассматривает свои суждения, необходимые для этой цели, отдает себе отчет в их происхождении и степени надежности, учитывает возможность ошибки; вся эта деятельность может быть очень полезна и в духовном отношении.

Но праздное любопытство, а особенно – внимание к чужим погрешностям, напротив, искажает наше представление о себе, то есть ведет к прелести, даже когда кажется, что мы воспринимаем наблюдаемое вполне верно.

Авва Дорофей пишет (Поучение девятое, о том, что не должно лгать):

Действительно, на этом примере видно, что обольщение связано с пристрастием. И в подобных случаях пристрастное отношение довольно очевидно, так что только нежеланием признавать этот неприятный факт объясняется то, что нам так часто удается закрывать на него глаза. Но состояние грехопадшего человека таково, что практически никакие занятия, дела, явления не оставляют его беспристрастным. Мы как бы присваиваем себе людей, идеи, впечатления, они становятся частью нашего «я», складываются в более или менее гармоничную, но неизбежно упрощенную картину, которую мы оберегаем от вторжения не только мнений, но и фактов, угрожающих ее устойчивости и утешительной красоте.

О том, что наши понятия по необходимости упрощены, особенно нужно помнить. Мир сложен, каждая человеческая душа бесконечно сложна, и только Божественный разум охватывает то и другое. Неизбежная упрощенность наших представлений даже в тех случаях, когда мы не впадаем в грубые ошибки, может иногда приводить к серьезным последствиям, если мы ее не учитываем. Так, ознакомившись с католицизмом и протестантизмом по учебнику сравнительного богословия, мы можем обнаружить, что реальные католики и протестанты не очень похожи на то, что нам представлялось. У иных на этой почве возникают даже сомнения в Православии, когда нарисованные их воображением жуткие еретики, лишенные не то ума, не то совести, оказываются обычными людьми, да еще обладающими многими добрыми качествами.

Всё же многие наши упрощенные представления до времени неопасны; однако есть и тревожные признаки, что с нашими взглядами и мнениями что-то не в порядке. Один из таких признаков – болезненная реакция на всякий даже намек на противоречие нашим взглядам. Конечно, мы часто полагаем, что это действует ревность по истине и прочие лучшие чувства. Однако болезненное ощущение личной обиды, как будто возражение ранит именно нас, подсказывает, что это не вполне так: здесь действует пристрастие, а где пристрастие, там разумный и взвешенный взгляд невозможен.

Но особенно важный признак неблагополучия, если только удается его обнаружить, – это внутренняя противоречивость взглядов. Обычно она успешно маскируется, если некоторые понятия и представления мы держим врозь – на разных полках в сознании, где-то отдельно, так что они не вступают в конфликт друг с другом. Такое бывает и по небрежности, если мы некритически приняли некоторые понятия и сведения из разных источников и не позаботились их сопоставить. Но особенно плохо, если это происходит из-за не вполне осознанного желания сохранить любимые пристрастия, защитить душевный комфорт, который дает нам упрощенная, искаженная, но удобная система представлений.
Тот, кому в жизни приходилось пересматривать любимые взгляды, знает, как это больно. Поэтому мы должны обладать большим терпением к нашим близким, которым это в какое-то время не дается. Если это верно в отношении истин веры, то в житейских делах мы тем более должны быть терпимы, сознавая, что наши понятия тоже, как минимум, не без изъяна. Защитный механизм бывает и силен, и неочевиден. Но к своим собственным понятиям стоит относиться внимательно и строго. В логике есть известный факт: если в систему аксиом внести одно противоречие, то с помощью этих аксиом можно доказать или опровергнуть любое утверждение. Это значит, что противоречивая система понятий ни на что не годна: она оставляет нас беспомощными жертвами впечатлений и страстей.

Напоследок, поскольку понятие "мнения" имеет такую тесную связь с понятием "прелести", напомню некоторые слова свт. Игнатия («О молитве Иисусовой», отдел II «О прелести»):

Недавно где-то наткнулась на рекомендации: что следует делать для предупреждения деменции и старческого слабоумия; в частности, считается полезным, например, менять маршрут обычного пути (на работу и т. п.) и вообще, делать привычные дела как-то иначе: левой рукой вместо правой, с закрытыми глазами и так далее. Советуют также разгадывать кроссворды, изучать языки и вообще узнавать и осваивать что-то новое. Смысл в том, чтобы заставить мозг работать, потому что как мышцы атрофируются без нагрузки, так и мозг деградирует, если не задавать ему работу, а надо сказать, что человек – такое существо, что сама возможность продолжать жить более или менее деятельно, а не угасать потихоньку связана у него именно с работой мозга.

И надо заметить, что рутинные занятия и повторяющиеся без изменения действия действительно могут приводить к деградации. Но это происходит не просто от того, что мы, например, ходим одной и той же дорогой, а от того, что при выполнении привычных дел мы переходим в автоматический режим, а ум отдыхает, плавая среди случайных образов и обрывков мыслей, остается праздным и расслабляется.

Я это пишу не к тому, чтобы отговорить изучать языки или, вообще, делать что-то новое. Но и в то время, когда мы следуем обычной колее, повторяем уже известное, можно и нужно заставлять свой ум работать. В православной традиции это хорошо известно: день ото дня и год за годом читаются те же молитвы, совершаются примерно те же службы; и главное, что требуется от нас – это внимание, без которого молитва только опустошает и ожесточает человека. Напротив, внимательная молитва, самая что ни на есть однообразная, заключенная в кратких словах «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного» или в других подобных словах, не только духовно обогатила многих и многих подвижников, но, как мы можем легко заметить, вовсе не привела к деградации их природных умственных способностей. Достаточно вспомнить великих Отцов Церкви – Василия Великого, Иоанна Златоуста, Григория Богослова и множество других, от которых остались нам в наследство глубокие и проницательные творения. Они ведь не были учеными теоретиками, внешним наукам уделили только некоторое время в юности, а большую часть жизни посвятили простой молитве.

Действительно, когда усиливаемся удерживать внимание, особенно имея благодатную цель и достойный предмет, то ум трудится, хотя бы мы и не сообщали ему чего-то нового и не ломали голову над кроссвордом или решением задач. Навык внимания, которому в особенности может научить краткая молитва, распространяется на всю жизнь человека. Так человек учится быть внимательнее к собственной внутренней жизни, к другим людям и их нуждам, к исполнению своего долга в различных обстоятельствах.

А если говорить о рутинной работе, то древние подвижники как раз такую и предпочитали, например, плели корзины; это занятие, растворенное молитвой, помогало сопротивляться унынию. Движение рук поддерживало внимание в молитве, как движение четок в руке способствует тому же. Многие такие подвижники, несмотря на физические лишения, дожили до глубокой старости, сохраняя ясный ум, – по благодати Божией, но также и в силу естественной бодрости ума, постоянно занятого внимательной молитвой.
Опять же: не потому следует заниматься внимательной молитвой, что это поможет справиться с деменцией; однако важно понимать, что внимание тоже составляет труд и упражнение для ума, хотя и иного рода, чем, например, изучение языков.

Что способствует развитию навыка ко вниманию, а что препятствует ему? Обилие ярких впечатлений притупляет внимательность, потому что сила впечатлений приковывает к себе наше внимание непроизвольно; с нашей стороны тут не только нет никакого усилия, но напротив – ум отдыхает, переключаясь на простое восприятие. Физическая расслабленность тоже способствует рассеянности, почему и молиться удобнее стоя, если позволяют обстоятельства. Святитель Игнатий Брянчанинов описывает, как в Инженерном училище он молился по ночам, подняв голову от подушки – действительно, такое напряжение сил помогало ему бодрствовать и сохранять сосредоточенность. Мы недавно приводили его же слова о том, что попечения, связанные с исполнением своих обязанностей, а особенно – связанные с ответственностью, способствуют внимательной жизни, тогда как праздные, бесцельные занятия препятствуют ей.

Если нашим вниманием владеют собственные наши пристрастия и увлечения, а особенно – подлинные или мнимые обиды и недовольство другими людьми, то это пристрастное занятие усилий не требует, навык внимательности решительно ослабляет, отрывает нас от действительности и губит умственные способности вместе с надеждой спасения.

Часто мы неверно судим о внимательности или же рассеянности людей. Когда ученый забывает поесть или надевает разные ботинки, его называют рассеянным, хотя на самом деле он весьма сосредоточен – но не на еде и ботинках. Возвращаясь к примерам церковным, вспомним отца святителя Григория Паламы, который был сенатором при дворе Андроника II Палеолога и делателем умной молитвы; иногда во время заседаний сената он переставал замечать происходящее, совершенно погружаясь в молитву, и как говорят, Император не препятствовал ему, полагая, что от молитвы его больше пользы, чем от сенатских рассуждений. Очевидно, что отец Григория Паламы мог показаться рассеянным, будучи на самом деле человеком внимательным. Нам же важно понимать, чему в какое время мы должны уделять свое внимание. Совесть укоряет нас, когда мы позволяем себе погружаться в занятия, вроде бы, важные, но неуместные по обстоятельствам жизни или по нашему младенческому духовному возрасту. Ну, а если мы пропустим сигналы совести, то наши близкие неприятными словами обличения, скорее всего, помогут нам прийти в себя.

Молитва – лучшее училище внимания. И если наши усилия быть внимательными кажутся иногда безрезультатными, следует не унывать, а прибегать к разным средствам, чтобы помочь себе: как церковные уставы сочетают постоянные молитвословия с разнообразными, так и мы должны примериваться, что и когда может нас поддержать в этом труде. Усилия, направленные на внимание в молитве, можно сказать, ценнее самого внимания и даже самой молитвы – по крайней мере для нас, в нашем новоначальном состоянии. Отцы говорят, что только болезненный труд свидетельствует о пользе души; занятия по-видимому благочестивые, но не требующие насилия над собой, не дают плода.

Привычка к рассеянности и развлечению приводит к тому, что расслабленный ум всё с большим трудом соглашается работать; сама необходимость сосредоточиться вызывает отвращение и тоску. В этом смысле возможность изучить что-то новое – это подслащенная пилюля, позволяющая отчасти обмануть нашу лень. Но нужно, чтобы это новое было хоть сколько-то полезным; в то же время не станем обманываться: если мы с удовольствием читаем нечто новое, даже весьма душеспасительное, – это вполне естественное удовольствие, как Апостол пишет об афинянах, что они больше всего любили говорить или слушать нечто новое (Деян. 17:21). Однако час испытания и труда настает, когда мы поставляем себя перед Богом и произносим давно знакомые благодатные слова, а ослабевший ум стремится уклониться от них и отправиться в праздное плавание по волнам пристрастных впечатлений.

Иногда всё-таки приложенные усилия позволяют почувствовать на своем крохотном опыте, что внимание способно превращать труд в отраду, делать жизнь осмысленной, а душу пробуждать от сна забвения. Этот опыт не стоит забывать: пусть результат микроскопический, но всё же мы увидели, к чему следует стремиться.

Продолжим наш разговор в следующий раз.