Бог сотворил мир и всё, что его наполняет, – вот первое, что сообщает нам Писание о Боге. Повествование о первых трех днях творения читается за Богослужением в канун Рождества Христова, Богоявления и в Великую Субботу, предваряя другие ветхозаветные чтения дней, в которые мы празднуем обновление творения во Христе. И великопостное чтение книги Бытия, естественно, тоже открывается повествованием о сотворении мира.
Такое особое место это повествование занимает вполне закономерно: ведь в своем собственном опыте нам дано познавать видимый мир (и самих себя), а значит, именно отсюда начинается для нас и Богопознание.
Учение о сотворении мира теснейшим образом связано с учением о Самом Боге как всесовершенном Существе. На этот счет очень хорошее пояснение или иллюстрацию дает еп. Игнатий (Брянчанинов); хотя мой скромный опыт показывает, что многие находятся в настолько плохих отношениях с математикой, что воспринимают это пояснение с большим трудом. Тем не менее я приведу здесь некоторые выдержки из авторских примечаний к «Слову о смерти».
Бесконечное, объемля собою все числа [т. е. все конечные величины – Е.К.], вместе с этим пребывает превыше всякого числа по свойству совершенства, не имеющего ни в чем никакого недостатка и неспособного подвергнуться недостатку. По этому свойству бесконечное, объемля все впечатления, пребывает превысшим всякого впечатления, иначе оно подверглось бы изменениям, что свойственно числам и несвойственно бесконечному. Если же число не имеет существенного значения, то вполне естественно миру быть сотворенным из ничего действием бесконечного, которое одно имеет существенное значение. Естественно действию бесконечного быть превыше постижения человеческого. Таковы неопровержимые истины, добытые уму человеческому математикою: ее нуль, изображающий идею о несуществующем, обращается в число, когда действует на него бесконечное [т. е. при умножении нуля на бесконечность – Е.К.].
…Нет числа, которое бы не могло изменяться от присовокупления к нему или от исключения из него; нет числа, которое не могло бы обратиться в нуль. Всякое число есть явление. Одно бесконечное постоянно пребывает неизменным, оно не изменяется ни от присовокуплений к нему, ни от вычитаний из него. Одно бесконечное совмещает в себе всю жизнь; одно оно есть в точном смысле существо. Если так, то сотворение мира Богом есть математическая необходимость и истина. Сколько верна эта истина, столько верна и та истина, что мироздание, как дело Ума неограниченного не может быть постигнуто, обсуждено и поверено ограниченным умом человеческим. Первую истину открывает человекам, заодно с наукою, Божественное Писание; на основании второй истины человеческий разум не имеет ни права, ни возможности отвергать того поведания о миросотворении, которое читаем в книге Бытия.
…Необходимо усвоить себе понятия о бесконечном различии бесконечного, и по естеству и по свойствам, от чисел, и при суждениях о Боге повсюду иметь в виду это различие, определять его, чтоб не увлечься к суждениям, превышающим нашу способность понимания, и потому к суждениям неправильным по необходимости. Без этого придется бред свой выставлять за истину к погибели своей и к погибели человечества. Мечтатели сделались безбожниками, а изучившие глубоко математику всегда признавали не только Бога, но и христианство, хотя и не знали христианства, как должно. Таковы были Невтон и другие.
…Многие, признающие себя сведущими в философии, но не знакомые с математикою и естественными науками, встречая в сочинениях материалистов произвольные мечты и гипотезы, никак не могут отличить их от знаний, составляющих собственность науки, никак не могут дать удовлетворительного отзыва и опровержения на самый нелепый бред какого-либо мечтателя, очень часто сами увлекаются этим бредом в заблуждение, признав его доказанною истиною.
Умножение нуля на бесконечность – вот образ сотворения мира. В наше время принято говорить, что результатом такого умножения является неопределенность; иначе говоря, результатом может быть любое конечное число. Проверить это просто, как всякий результат умножения: при делении любого числа на ноль мы действительно получаем бесконечность, а при делении любого числа на бесконечность получаем ноль.
Умножение на бесконечность изображает неограниченное действие, свойственное только неограниченному, всесовершенному Существу. Никакое ограниченное существо не может создавать нечто из ничего (пусть даже что-нибудь очень маленькое и скромное, а не целую Вселенную). Только неограниченное действие Творца извлекло из совершенного небытия все виды творения, не имеющие сами в себе причины своего бытия. Это же всесовершенное действие содержит в бытии мир, извлеченный из небытия.
Понятно, почему Бог именуется Сущим – как единственный существующий в полном смысле слова и являющийся причиной бытия всякого творения, удерживаемого от небытия всесовершенным и благим действием Творца.
Отвержение веры в Творца приводит к тому, что Его свойства приходится приписывать материи, а именно: безначальность, вечность, неограниченность. Действительно, ограниченная количественно вселенная, в частности, должна за ограниченный же период времени достичь состояния тепловой смерти, когда становятся невозможными никакие процессы. Следовательно, если мир существует безначально, а тепловая смерть еще не наступила, то объяснить это можно было бы только тем, что материя бесконечна и в количественном смысле, – но такое предположение приводит к парадоксальным выводам и не подтверждается ничем, что нам известно о материи. Единственной причиной существования подобных взглядов является просто стремление исключить из картины мира Бога как Всесовершенную и бесконечную причину бытия мира, – стремление, не имеющее под собой никакого научного обоснования.
Я начинаю разговор о сотворении мира с этих общих замечаний, потому что именно здесь богословие соприкасается с научными и псевдонаучными представлениями, так что нам нужно приготовиться отделять богословские истины от научных, а научные истины – от произвольных предположений, выдаваемых за науку.

Примечание. Здесь я пишу слово «мир» по новой орфографии; по орфографии дореволюционной это слово в значении «вселенная» пишется иначе: «мiръ» – для отличия от другого значения (покой, примирение и т. п.). Я предпочла бы так и писать, но без ера (ъ) на конце слово «мiр» выглядит каким-то куцым. Если же писать на конце еръ, то везде, где положено, а не в одном только слове. Однако адресуясь на этом сайте к неизвестной мне аудитории, я не хочу обременять моих читателей старой орфографией. Возможно, это не лучшее решение, но уж какое есть.

Профессор Иван Михайлович Андреев, иосифлянин и исповедник нового времени, а впоследствии – преподаватель Джорданвилльской семинарии, в своем курсе Апологетики говорит:
Чудом называется такое явление, которое не только необъяснимо в настоящее время, но и вообще никогда не может быть объяснимо только с научной точки зрения.
…Очень часто атеистически-материалистически настроенные ученые говорят, что всякое явление природы, всякое совершающееся в мире событие может быть объяснено одними только законами природы, без всякой помощи со стороны Бога и чуда. Это неверно. Одними законами природы нельзя объяснить по крайней мере двух обстоятельств: 1) самого существования мира или природы и 2) самих законов природы. Поэтому существование мира и его законов есть чудо.

Действительно, наука изучает мир таким, каков он сейчас, а законы – такими, которые в нем сейчас действуют. Но объяснить, откуда мир и действующие в нем законы взялись, наука принципиально не может: существование мира и его законов является чудом в точном смысле слова.
С точки зрения житейского здравого смысла материалистическое представление об извечности материи и ее законов может на первый взгляд показаться довольно естественным: если мы ничего другого ежедневно не видим, то почему бы и не считать, что так было всегда? Однако, если задуматься серьезнее, то всё, что нам известно о материи, говорит об ограниченности, конечности, а значит, и о необходимости внешних причин ее существования. Если же говорить о законах природы, то все они свидетельствуют о неизбежности разрушения, смерти – назовем ли это законом неубывания энтропии, вторым законом термодинамики или как-нибудь еще. Современные возражения против этого вывода исходят, опять-таки, из неподтвержденного предположения о неограниченности Вселенной – и в смысле количества вещества, и в пространственном смысле. Однако всё, что нам положительно известно о материи и о ныне действующих в ней законах, свидетельствует не в пользу ее безначальности и несотворенности.
Итак, сам в себе мир не имеет объяснения своего бытия, и науки в этой области бессильны.
Вопросами происхождения мира занимается еще философия, которую иногда путают с наукой, полагая, будто отсутствие религиозных догматов обеспечивает ей объективность и основательность. Однако в области, где положительной науке нечего делать, философия просто предлагает ничем не подкрепленные произвольные умопостроения; они облекаются в научную терминологию (в современном мире без этого нельзя), после чего начинают восприниматься как аксиомы, лежащие в основе научного знания. В принципе, практика естественных наук от этого мало страдает: можно успешно разведывать, например, нефтяные месторождения, не имея даже отдаленного представления о происхождении нефти. Но, к сожалению, под предлогом «научности» необоснованные философские утверждения не только отвращают людей от веры, но и самих верующих часто приводят к стыдливо-недоверчивому взгляду на великое, хотя и краткое свидетельство Самого Творца, изложенное в книге Бытия пророком Моисеем.
Мы уже отметили, что неверие в Бога вынуждает приписывать материи божественные свойства: самобытность, неограниченность, вечность. Поэтому материализм есть вера в материю, и именно в такие ее качества, которых мы непосредственно не наблюдаем, и о которых положительные науки ничего не говорят.
Из веры в самобытность материи вытекает и вера в самозарождение жизни и самообразование всех видов растений и животных, в том числе и человека. Отсюда берет начало эволюционизм, который, к сожалению, часто принимают (и выдают) за научную теорию. Подробнее мы поговорим о нем позже, а сейчас только вкратце коснемся природы этого верования.
Многочисленные научные возражения против теории о естественном происхождении видов друг от друга не приводят к опровержению эволюционизма именно потому, что это вовсе не научная теория. Ведь существование жизни в ее разнообразных проявлениях – еще один факт, который, наряду с самим бытием этого мира, большинство людей вынуждены признавать (оставим солипсистов в стороне). Если же заранее отвергнуть возможность сотворения всех этих растительных и животных видов, то остается только предположить, что они образовались как-то сами по себе.
Весьма известный философ Тейяр де Шарден (его своеобразные христианские взгляды легко совмещались с глубокой приверженностью эволюционизму) прямо утверждал, что материи присуща некая энергия или движущая сила, обеспечивающая развитие от простого к сложному. Наука не обнаружила никакой такой энергии, поэтому современный эволюционизм опирается на веру в крайне маловероятные события, которые якобы всё-таки могли случайно происходить за достаточно длительные промежутки времени. Действительно, когда говорят о миллионах и миллиардах лет, человеческое воображение отказывает, и не так уж трудно поверить в невозможное. Однако если миллионы лет бить не глядя по клавиатуре, никогда не получишь даже простенький сонет, не говоря уже о Книге Джунглей. И если миллион лет трясти мешок с запчастями от будильника, то запчасти благополучно рассыплются в пыль, а целый будильник так и не сложится. При этом простейшие живые организмы несопоставимо сложнее будильника; и всё же ничего другого, кроме веры в эти невообразимые процессы, не остается тем, кто не верит в чудесное и разумное происхождение мира и всего, что его наполняет.
Известное выражение, приписываемое Тертуллиану, – «верую, потому что нелепо (абсурдно)» – часто понимают в том смысле, что религиозной вере свойственна особенная нелогичность, чуждая мировоззрению научному и материалистическому.
Но это в корне неверно. Просто вера говорит нам о таких предметах (в том числе о происхождении мира), которые находятся вне нашего опыта. Верное объяснение их совершенно неизбежно должно выглядеть нелепым с точки зрения этого самого повседневного опыта. (Правда, Тертуллиан говорил несколько о другом, однако, думаю, эти слова применимы и здесь).
Поистине чудесно явление из небытия ограниченного вещества, пространства и времени, появление жизни и разумного существа – человека; попытки составить «естественное» объяснение этому чуду кажутся убедительными с точки зрения повседневного опыта, но приводят к обожествлению материи, не основанному ни на опыте, ни на здравом смысле.

Ограниченная картина, чьи размеры представляют собой определенное количество пространства и определенное количество времени; протоны и электроны – мазки кистью, определяющие картину на пространственно-временном фоне. Путешествие назад по времени, сколько возможно, не приближает нас к процессу создания картины, но только к ее краю; создание картины точно так же находится за ее пределами, как художник за пределами своего полотна. С этой точки зрения обсуждение вопроса о происхождении Вселенной в терминах времени и пространства подобно попытке обнаружить художника и его живописную деятельность путем приближения к краю картины.

Джеймс Хопвуд Джинс, британский физик-теоретик, астроном, математик

«Вселенная вокруг нас» (1929)

Эту цитату привожу не по причине авторитетности источника и не из-за большой точности и глубины, но просто как пример удачной догадки и интуитивно найденной аналогии.
Помимо уже сказанного о чудесном характере происхождения Вселенной нужно иметь в виду и еще одно препятствие для рассуждений о первозданном мире на основе нынешнего опыта и научных изысканий. Это грехопадение, изменившее не только человека, но и всё творение, как пишет Апостол: «Суете бо тварь повинуся не волею, но за повинувшаго ю, на уповании, яко и сама тварь свободится от работы истления в свободу славы чад Божиих. Вемы бо, яко вся тварь с нами совоздыхает и сболезнует даже доныне» (Рим. 8:20–22). Рабство (именно это означает слово «работа») истлению, то есть закону тления и смерти, неотделимо от нашего опыта жизни, и никакого другого состояния вещественного мира мы непосредственно наблюдать не можем. Это нужно иметь в виду с самого начала, хотя подробнее о грехопадении я надеюсь говорить позднее.
О происхождении мира и о его состоянии до падения наших прародителей мы можем узнать весьма немногое; единственным источником этого знания является Божественное Откровение – свидетельство, данное Самим Творцом через святых, избранных Им для этой цели. И мы прибегнем, во-первых, к тексту начальных глав книги Бытия, затем – к писаниям святых Отцов, главным образом, к «Беседам на Шестоднев» святителя Василия Великого. Из более поздних сочинений подвижников благочестия отметим «Слово о человеке» и «Слово о смерти» приснопамятного Игнатия (Брянчанинова), епископа Кавказского. Кроме того, иеромонахом Серафимом (Роузом) были прочитаны лекции на эту же тему в 1981–1982 годах; дополненный конспект этих лекций был издан посмертно, как и письмо отца Серафима греческому православному писателю Каломиросу по поводу эволюционизма. Ценность этих последних работ в том, что опираясь на святоотеческую традицию, они в то же время обличают лженаучные измышления, принимаемые многими современными верующими за доказанные истины.
В своих заметках я не буду, разумеется, пересказывать всё уже написанное о сотворении мира, оставляя интересующимся возможность самим обратиться хотя бы к уже перечисленным источникам.
Есть и некоторое количество книг, посвященных креационизму, то есть учению о сотворении всех видов живых существ (в противоположность эволюционизму). В них можно почерпнуть много интересного (и отец Серафим в своих лекциях приводит некоторые данные из этих источников), однако я не стану на них останавливаться, поскольку аргументы естественнонаучного характера имеют тенденцию устаревать. Доказанное сегодня опровергается завтра, фактам находят новые объяснения, а прежние возражения теряют смысл из-за того, что наши оппоненты меняют свою аргументацию. Вот почему к ссылкам на научные открытия, подтверждающие свидетельство Откровения, следует относиться с осторожностью, и не строить на них своих выводов. Именно так поступает святитель Василий Великий, который в своем «Шестодневе» иногда приводит суждения современных ему ученых, сопровождая их словами «говорят, что» или «как полагают». Вот основной вывод, предложенный им в первой беседе:
Еллинские мудрецы много рассуждали о природе, – и ни одно их учение не осталось твердым и непоколебимым, потому что последующим учением всегда ниспровергалось предшествовавшее. Посему нам нет и нужды обличать их учения, их самих достаточно друг для друга к собственному низложению.

В начале «Шестоднева» святитель Василий Великий обращает наше внимание на то, каков был этот великий святой, о котором Сам Господь сказал, что он был верен во всем дому Божии (Числ. 12: 7). С ним единственным беседовал Бог якоже с другóм Своим (Исх. 33:11), усты ко устом, яве, а не гаданием (Числ. 12:8), не так, как с прочими пророками, которым открывался в видении и во сне (Числ. 12:6). Этот великий святой явился единственным пророком не будущего, но прошлого (как объясняет святитель Иоанн Златоуст), и открывает сокровенные тайны творения.
Находятся и такие исследователи, которые полагают, будто повествование о сотворении мира – это всего лишь пересказ преданий и мифов, доставшихся автору книги Бытия по наследству. Но такое мнение крайне нечестиво: ведь кто как не Моисей знал, что о происхождении мира человеческие предания ничего нам сообщить не могут. Если мы склонны забывать об этом, то вспомним слова Господни Иову: Где был еси, егда основах землю? Возвести ми, аще вéси разум (Иов. 38:21).
Но мы увидим, что в книге Бытия сообщаются вещи, подобных которым не найти ни в одном из языческих мифов, так что Моисею и не от кого было бы их услышать, кроме как от Самого Бога. Если же в языческих мифах можно найти отголоски повествования книги Бытия, то отсюда вовсе не следует, будто Писание заимствовало нечто от них; такая идея порождена исключительно желанием уничижить Откровение Бога о Себе Самом, о творении мира, о спасении человеческого рода и о грядущем суде над ним.
Поэтому послушаем святителя Иоанна Златоуста, сказавшего: «Итак, прошу вас, будем внимать этим словам так, как будто бы мы слушали не Моисея, но Самого Господа вселенной, говорящего устами Моисея, и распростимся надолго с собственными рассуждениями».

+ + +

Из всех созданных благим и преблагим и всеблагим Богом нашим и Царем (ибо слово к рабам Божиим прилично и начать от Бога), разумных и достоинством самовластия почтенных существ, одни суть други Его, другие истинные рабы, иные рабы непотребные, иные совсем чужды Его, а другие, наконец, хотя и немощны, однако противятся Ему.

Лествица преподобного Иоанна, игумена Синайской горы

Действительно, подобает начинать слово к рабам Божиим от Бога. И годовой круг Евангельских чтений начинается в Пасху со слов Апостола и Евангелиста Иоанна Богослова: В начале бе Слово, и слово бе к Богу, и Бог бе Слово (Ин. 1:1) – то есть с высоты Богословия, с исповедания сокровенной тайны внутренней жизни Святой Троицы. Однако прежде воплощения Сына и Слова Божия человечество чуждо было этой жизни и неспособно знать ее; поэтому книга Бытия, а с ней вместе – всё Пятикнижие Моисея, называемое Законом, а значит, и всё Писание Ветхого Завета, начинается исповеданием Бога, сотворившего мир. По выражению св. Иоанна Златоуста, Моисей, «приняв род человеческий в самом начале, научил слушателей первым начаткам».
В начале сотвори Бог небо и землю.
Эти удивительные слова сразу показывают несходство Писания с языческими мифами, повествующими о происхождении различных богов, их рождении друг от друга, взаимном соперничестве и борьбе. Бог, возвещаемый Моисеем, безначален; Он не имеет собственного имени, – то есть имени, служащего для отличия от других существ того же рода: ведь таковых просто не существует. И всё же Бог открывается нам и дает возможность именовать Его, исповедовать, призывать и прославлять; святитель Василий Великий поэтому пишет: «Описывающий мироздание прямо, в первых словах, просветил наше разумение именем Божиим, сказав: в начале сотвори Бог».
В начале сотвори. Это значит, что вместе с небом и землей, то есть с материей видимого мира, создано и время, сообразное текучей и изменчивой природе вещества. Простое и краткое слово говорит о неограниченном могуществе Творца: святитель Василий особенно подчеркивает, что это первое творение явилось мгновенно и не заняло нисколько времени, ведь «начало есть нечто, не состоящее из частей и непротяженное». И святитель Амвросий Медиоланский в своем Шестодневе говорит о непостижимой скорости этого деяния, добавляя, что Моисей «не предвосхищал запоздалого и медлительного творения из стечения атомов».
Затем заметим, что Бог создал не вообще просто хаотическую материю: несвойственно Всесовершенному Творцу создавать хаос и бессмыслицу. Сотвори Бог небо и землю: одним мановением явились материя, форма и время, в котором будет она существовать до своего конца, как пишет Василий Великий:
«Так и ты, видя, что [небесные] тела, описывающие круги, возвращаются в прежнее свое положение, равномерностью и непрерывностью их движения не удерживай себя в той ложной мысли, будто бы мир безначален и нескончаем. Преходит бо образ мира сего (1 Кор. 7, 31), и: небо и земля мимоидет (Мф. 24, 35). Предвозвещением же догматов о скончании и изменении мира служит и то, что предано нам ныне кратко в самых начатках богодухновенного учения: в начале сотвори Бог. Начавшееся со временем по всей необходимости и окончится во времени. Если имеет начало временное, то не сомневайся о конце».
В этих немногих примерах толкований мы уже видим внимательный и неповерхностный взгляд, свойственный святым Отцам: в Писании нет пустых слов, но за каждым стоит точный смысл. Смысл этот вполне прямой, кроме некоторых особых выражений, о которых скажем позднее. Помимо простого и прямого смысла часто усматривается смысл прообразовательный или духовный, не отменяющий прямого. Так и в этом случае Амвросий Медиоланский говорит, что «в начале» еще означает «в Сыне Божием», как сказано в Откровении (1:8): Аз есмь Альфа и Омега, начаток и конец, и в Евангелии (Ин. 1, 3): вся Тем быша, и без Него ничтоже бысть, еже бысть. Согласно свидетельствует и Апостол Павел: Тем создана быша всяческая, яже на небеси и яже на земли… всяческая Тем и о Нем создашася (Кол. 1:16–17).

Земля же бе невидима и неустроена, и тма верху бездны.
Здесь церковнославянский перевод следует тексту Септуагинты, а в русском синодальном переводе строит: «безвидна и пуста». Однако Василий Великий объясняет именно слово «невидима»: невидима, во-первых, потому что в вещественном мире еще некому было ее видеть (Богу же всё видимо); затем по причине покрывавшей ее бездны вод, и наконец, по причине тьмы.
В каком смысле земля была неустроена (или пуста)? В том смысле, что не была наполнена творениями, для которых она предназначалась, и даже не готова для их появления.
Святые Отцы задают вопрос, который, возможно, в наши дни мало у кого возникает: почему Господь не сотворил землю сразу же в совершенном виде, украшенную растениями и животными? Что могущества Божия хватило бы на это – святые нисколько не сомневались. По словам Иоанна Златоустого, о небе не сказано, что оно было неустроено, именно для того, чтобы мы не сомневались, что и земля могла бы быть устроенной с самого начала. С другой стороны, Василий Великий говорит, что в некотором смысле и небо не было еще вполне устроено, как не украшенное светилами.
И Амвросий Медиоланский, и Иоанн Златоуст поясняют, что эти первые творения не были сразу созданы в совершенном виде, дабы мы не думали о них как о несотворенных, не считали их совершенство и красоту неотъемлемыми качествами этих творений. Святитель Амвросий пишет: «Мы читаем, что земля была неустроена, и всё же те философы приписывают ей преимущество бессмертия. Что бы они сказали, если бы ее красота просияла с самого начала?»
Здесь нужно заметить еще одну особенность святоотеческой мысли. Повествование о сотворении мира содержит назидание для нас. Но если человек, желая научить кого-то, сочиняет назидательную повесть, иногда основанную на чем-то реальном, а иногда совершенно вымышленную, то всемогущий Бог творит самим делом те вещи, которые должны нас назидать. Огромный мир создан Им из небытия, и притом не без определенной последовательности, ради того, чтобы мы научились, и узнали Его, и сами стали достойны Сотворившего нас.
Василий Великий говорит: «Сказавший: в начале сотвори Бог небо и землю, умолчал о многом: о воде, о воздухе, об огне, и о видоизменениях, из них происшедших… история не коснулась сего, чтобы приучить ум наш к самодеятельности, и дать ему случай по немногим данным делать заключения и о прочем». Отцы согласно считают, что в самом начале были созданы все разновидности вещества – все стихии, так что прочие вещественные творения произведены уже из них.
Далее Василий Великий обличает тех, которые понимали слова «тьма» и «бездна» иносказательно, полагая, будто под ними подразумевается зло и множество темных сил, так что зло предшествовало свету и добру. Отвергая такое толкование, Святитель в первую очередь объясняет, что Бог не создавал зла, которое вовсе не имеет самостоятельной сущности и есть уклонение души от пути добродетели; кроме этого за зло почитают и скорби, хотя они не суть зло в собственном смысле, но попускаются для нашего спасения, и явились по причине истинного зла – отпадения душ от Бога.
Затем, возвращаясь к слову «тьма» в самом простом и прямом смысле, Святитель поясняет, что и она не есть отдельное творение или что-то самостоятельное, но просто «видоизменение в воздухе, произведенное лишением света», «неосвещенный воздух или место, затененное от преграждения света телом». Следующий отрывок из бесед на Шестоднев приведу целиком:
Какого же света лишенным вдруг оказалось место в мире, так что поверх воды стала тьма? Полагаем, что, если было что-нибудь до составления сего чувственного и тленного мира, то оно, очевидно, находилось во свете. Ибо ангельские чины, все небесные воинства, вообще, какие только есть именуемые и неименуемые умные природы и служебные духи, жили не во тьме, но во свете и во всяком духовном веселии имели приличное для себя помещение. И против сего никто не будет спорить, тем паче тот, кто в числе обетованных благ ожидает пренебесного света, о котором говорит Соломон: свет праведным всегда (Притч. 13:9), и Апостол: благодаряще Бога и Отца, призвавшаго нас в причастие наследия святых во свете (Кол. 1:12). Ибо если осужденные посылаются во тьму кромешную, то совершившие дела достойные благоволения, очевидно, имеют упокоение в премирном свете.
Посему, когда по Божию повелению, вдруг распростерто было небо вокруг того, что заключилось внутри собственной его поверхности, и стало оно непрерывным телом, достаточным к тому, чтобы отделить внутреннее от внешнего, тогда по необходимости само небо сделало неосвещенным объемлемое им место, пресекши лучи, идущие совне. <…> Сказанное же мною поймешь из очевидного примера, если в ясный полдень поставишь над собою палатку из плотной и непроницаемой ткани, и сам себя заключишь в составившуюся мгновенно тьму. Такою же предположи и оную тьму, то есть, не чем-нибудь предварительно осуществленным, но следствием других вещей.

Нужно заметить, что некоторые легкомысленно отзываются о «ненаучности» взглядов Василия Великого из-за того, что он небо сравнивает с палаткой. Однако сравнение это вполне уместно поясняет его мысль, а что небо будто бы имеет форму палатки – об этом Святитель ни слова не говорил.
Вообще, Василия Великого никак нельзя упрекнуть в излишнем следовании современным ему представлениям, что хорошо видно из нижеследующего отрывка:
И поскольку писавшие о мире много рассуждали о фигуре земли, что она такое, шар ли, или цилиндр, или походит на кружок, со всех сторон одинаково обточенный, или на лоток, имеющий в средине впадину (ибо ко всем сим предположениям прибегали писавшие о мире, и каждый из них опровергал предположение другого), то не соглашусь еще признать наше повествование о миротворении стоящим меньшего уважения потому единственно, что раб Божий Моисей не рассуждал о фигурах, не сказал, что окружность земли имеет сто восемьдесят тысяч стадий, не вымерил, на сколько простирается в воздухе земная тень, когда солнце идет под землею, и как тень сия, падая на луну, производит затмения. Если умолчал он о не касающемся до нас, как о бесполезном, то неужели за cиe словеса Духа почту маловажнее объюродевшей мудрости?

Позже мы увидим, однако, что для опровержения некоторых суеверных взглядов Святитель привлекал не только авторитет Писания, но и простые соображения, не устаревшие по сей день.
Итак, вопреки представлениям некоторых, древние Отцы отнюдь не учили, будто земля стоит на трех китах или черепахе и тому подобное. Василий Великий отбрасывает пустые умствования на эту тему: ведь всякая опора должна стоять на чем-то, и рассуждая таким образом, мы ни к чему не придем. Итак, Отцы просто следовали мысли Писания, говорящего о Боге: повешаяй землю ни на чемже (Иов 26:7). Святитель Амвросий Медиоланский пишет, что читая в псалме: Аз утвердих столпы ея (земли, Пс. 74:4), – мы не должны полагать, будто речь идет о каких-то колоннах, но о силе, которая удерживает и подкрепляет землю; и как бы ни объясняли, чем удерживается земля, именно повеление Божие водрузило и удерживает ее (как и поется в ирмосе, приведенном в начале нынешней заметки).
Относительно неба, сотворенного в первый день, во многих современных учебниках пишут, что под этим подразумеваются ангельские силы. Однако Василий Великий, Иоанн Златоуст, Амвросий Медиоланский и многие другие Отцы разумеют здесь вещественное небо – внешнюю границу всего вещественного мира. Относительно же ангелов полагают, что они были созданы прежде вещественного мира и времени, в котором этот мир существует. Их обитание – не во времени, а в том, что именуется иногда веком, иногда веками или вечностью, но что не следует смешивать с превечным бытием Сущего Бога.
В книге «О Божественных именах» Ареопагита говорится: «Временем же называют то, что связано с рождением, тлением, изменением и пребыванием то в том, то в другом состоянии. Почему богословие и говорит, что, ограниченные здесь временем, мы причастимся вечности, когда дойдем до нетленного и неизменного века».
Живя в теле и странствуя во времени, мы подвержены падениям, а также способны каяться и исправляться; это училище готовит нас к будущей жизни, где подобные изменения уже будут невозможны. Не будем сейчас много рассуждать на эту тему, тем более, что мы и не можем много знать ни о природе ангелов, ни о будущем веке.
Почему книга Бытия вовсе ничего не говорит о сотворении ангелов? Это было бы неуместно в беседе с новоначальными. Вспомним слова Златоуста, что Моисей «приняв род человеческий в самом начале, научил слушателей первым начаткам»; далее он поясняет, что об ангелах Моисей умолчал из-за склонности иудеев к идолопоклонству: «Если и после этого они не переставали обоготворять твари и воздавать почтение самым низким животным, то до какого не дошли бы безумия, если бы он не оказал такого снисхождения?». Святитель добавляет, что и Апостол Павел, беседуя с афинянами, точно так же говорит о Боге: сотворивый мир и вся, яже в нем, Сей небесе и земли Господь сый (Деян. 17:24–25) – то есть тоже начинает с видимых вещей. А в послании к Колоссянам «уже не идет этим путем, но беседует с ними иначе и говорит: яко Тем создана быша всяческая, яже на небеси, и яже на земли, видимая и невидимая, аще престоли, аще господствия, аще начала, аще власти: всяческая Тем и о Нем создашася (Кол. 1:16)».

И Дух Божий ношашеся верху воды.
Дух Божий часто упоминается в Писании не только Нового, но и Ветхого Завета. С одной стороны, «Дух Божий» (буквально: «дыхание») означает Божественное действие; в Новом же Завете открылось, что речь идет именно о Лице Святаго Духа:
Святый Дух Бога Отца, исходящий от Него не временно, по сущности и творческой силе равный Отцу и Единородному Сыну Его. Дух сей, особо и самостоятельно отличаемый от Отца, в Божественном Писании именуется Духом Божиим и Духом Святым. О Нем говорится: ношашеся над водами, чтобы вложить родотворную силу в воды, в землю и в воздух, и они оплодотворились, породили в себе и произвели растения, животных и птиц. <…> Ибо Отец изрек, Сын сотворил; подобало и Духу привнести Свое дело. И сие явил Он ношением, явственно показав тем, что все приведено в бытие и совершено Троицей. <…> Сей-то Дух Святый представлял нам тогда образ Святого Крещения, когда «ношением» Своим над водами Он порождает чад Божиих.

На это толкование преподобного Ефрема Сирина, по-видимому, ссылается и Василий Великий для объяснения слова «ношашеся» согласно со смыслом выражения в сирийском тексте Бытия.
Для нас остается тайной, каково участие каждого из Лиц Святой Троицы во всяком действии Божества. Достаточно понимать, что не случайно животворное действие и дар возрождения в купели Крещения тезоименны Лицу Святаго Духа. Поэтому и святитель Марк Эфесский пишет в Окружном Послании против греколатинян и постановлений Флорентийского Собора:
И мы, вот, утверждаем, согласно Отцам, что воля и энергия несотворенного и Божественного естества – несотворенны; а они, вместе с латинянами и Фомой, говорят, что воля – тождественна с естеством, а Божественная энергия – тварна, и то будет ли она названа Божеством, или Божественным и невещественным Светом, или Духом Святым, или чем-нибудь иным такого рода; и таким-то образом эти низкие твари «чтут» сотворенное Божество и сотворенный Божественный Свет и сотворенного Духа Святаго.
Святитель нисколько не разделяет (хотя и не смешивает) энергию, то есть действие Божие, и Само Лицо Святаго Духа: те, кто сочли сотворенными действия, и Духа Божия уничижают, низводя на степень творения.
И рече Бог: да будет свет, и бысть свет.
Василий Великий говорит: «Первое Божие слово создало природу света, разогнало тьму, рассеяло уныние, обвеселило мир, всему дало вдруг привлекательный и приятный вид. <…> Озарился воздух, лучше же сказать, в целом своем объеме растворил все количество света, повсюду, до самых своих пределов распространяя быструю передачу лучей».
Ефрем Сирин: «Свет, явившийся на земле, подобен был или светлому облаку, или восходящему солнцу, или столпу, освещавшему народ еврейский в пустыне. Во всяком случае, несомненно только то, что свет не мог бы рассеять обнимавшую все тьму, если бы не распространил всюду или сущность свою, или лучи, подобно восходящему солнцу. Первоначальный свет разлит был всюду, а не заключен в одном известном месте, повсюду рассеивал он тьму, не имея движения <…> Говорят, что из того рассеянного всюду света и из огня, сотворенных в первый день, устроено солнце, которое на тверди, что луна и звезды – из того же первоначального света».
Итак, светилам предшествовал свет, разлитый повсюду и не имевший в то время этих обычных своих источников. Обратим внимание на слово «говорят» в толковании Ефрема Сирина: часто подобным образом отмечаются вещи, о которых нет прямого указания в Откровении: действительно ли светила созданы из того же естества или нет – преподобный Ефрем не берется утверждать.
Многие толкователи новейшего времени не решаются принять такое учение о первозданном свете, предшествовавшем появлению светил. Например, известный библеист и писатель XX века прот. Стефан Ляшевский полагал, будто в четвертый день творения светила просто стали видны с земли, а появились, разумеется, раньше. Но и в древности не хуже, чем сейчас было известно, что источником света для нас является Солнце: трудно было бы этого не заметить. Однако Отцы сознавали, что Писание говорит не о том состоянии мира, которое и без того нам известно по опыту, а о чудесных и великих событиях, положивших начало его бытию.
Подробнее о свете и светилах мы будем говорить позже, а сейчас вернемся к словам: и рече Бог. Василий Великий и другие Отцы указывают, что здесь выражение Писания не должно понимать в том смысле, в котором подобные же слова говорятся о людях. Нет нужды Богу прибегать к тем способам выражения мысли, которыми пользуется человек, облекая мысль в звуки посредством голоса, сотрясающего воздух.
Как выше животворящее дыхание указывало на Лицо Святаго Духа, так здесь речения прикровенно указывают на превечное Лицо Единородного Сына и Слова Божия. Поэтому Василий Великий говорит: «Писание <…> представляя Бога повелевающим и разглагольствующим, самым умолчанием указывает на Того, Кому Бог повелевает и с Кем разглагольствует, нимало не скупясь в сообщении нам ведения, но распаляя в нас желание тем, что набрасывает некоторые следы и указания Неизреченного. <…> Посему Писание как бы окольною дорогою и постепенно приближает нас к мысли об Единородном».
Так и в другом месте Писание говорит: Словом Господним небеса утвердишася, и Духом уст Его вся сила их (Пс. 32:6). И еще: Послеши Духа Твоего, и созиждутся, и обновиши лице земли (Пс. 103:30).

И виде Бог свет, яко добро, и разлучи Бог между светом, и между тмою.
Снисходя к человеку, Бог здесь представляет Себя Самого в качестве свидетеля и очевидца, хотя разумна от века суть Богови вся дела Его (Деян. 15:18), так что Творец не нуждался в том, чтобы посмотреть и убедиться, что сотворенный свет действительно добр.
Святитель Василий Великий говорит: «Можем ли мы сказать что-нибудь достаточное в похвалу света, когда он предварительно имеет о себе свидетельство Сотворившего: яко добро?» К этому он добавляет, что речь здесь идет не только о красоте света, но и о соответствии цели, ради которой он создан.
И нарече Бог свет день, а тму нарече нощь, и бысть вечер, и бысть утро, день един.
Всякой вещи полагает Творец свое место, не только создавая вещество и пространство, но и разграничивая творения, и завершает их создание именованиями. Эти имена первых и основных творений, данные Богом, унаследованы человечеством, хотя впоследствии человеческий язык разделился на множество наречий, так что эти названия приобрели разную внешнюю форму в произношении и на письме. Книга Бытия показывает нам источник всякого истинного ведения – в Божественном Слове, дающем основу для верного восприятия и различения сотворенных вещей и явлений.
Божественное Слово уже в этих кратких первых стихах Писания является нам и как источник бытия (в речении «да будет») и как совершитель, определяющий цель всякого творения и способ его существования.
Василий Великий поясняет слова и бысть вечер, и бысть утро в том смысле, что вечер ограничил первую часть суток – светлую, то есть собственно день, – а утро – вторую, темную часть; всё это время в совокупности (то, что мы иначе называем «сутками») названо днем – по лучшей своей части, как поясняет Святитель.
Притом в церковнославянском тексте, как и в греческом, об этом дне сказано не «первый», а «един»; Василий Великий замечает это отличие от второго, третьего и последующих дней. Простое объяснение этому он видит в том, что первый день стал на будущее единой мерой времени: отсюда еще раз можно убедиться, насколько прямо понимали Отцы повествование книги Бытия. Действительно, и Ефрем Сирин пишет о первом дне творения:
Тогда начался первый месяц нисан, в который дни и ночи имеют равное число часов. Свету надлежало пребывать двенадцать часов, чтобы день заключал в себе такое же число часов, какую меру и продолжительность времени пребывала тьма. Ибо хотя и свет, и облака сотворены во мгновенье ока, но как день, так и ночь первого дня продолжались по двенадцать часов.

Василий Великий поясняет еще, что хотя впоследствии продолжительность светлого времени суток стала изменяться, становясь то больше, то меньше двенадцати часов, но весь день в целом сохранил свою продолжительность. День, впервые явившийся тогда, повторяется снова и снова, отмеряя время, и точно так же повторяется весь круг семи дней. Поскольку же седьмой день – суббота, то первый день творения – тот, что следует за субботой, то есть день Господень, в который воскрес Христос. Этот день – и первый день седмицы, и восьмой, следующий за седьмым; и если круг семи дней изображает всё бытие нынешнего мира, то этот восьмой день является образом будущего века, общего воскресения, начатого Первенцем из умерших, Христом (1 Кор. 15:20). Будущий же век, где времени уже не будет (Откр. 10:6), называется по этой причине и веком, и днем, как замечает Святитель Василий: «назовешь ли его днем или веком – выразишь одно и то же понятие». Начатком и образом этого действительно единого, единственного дня является первый день творения.
Удивительно, но вырывая из контекста слова «назовешь ли его днем или веком – выразишь одно и то же понятие», сторонники иносказательного понимания повествования о шести днях творения (например, Стефан Ляшевский), утверждают, будто Василий Великий полагал допустимым считать дни творения не днями, а какими-то длительными эпохами. Как видим, совсем наоборот: именно буквальное понимание дней творения как настоящих дней, положивших начало существующему и поныне течению седмицы, лежит в основе всех утверждений Святителя.
Точно так же и Ефрем Сирин понимает под первым днем творения самый настоящий день, и притом не просто какой-то неопределенный день, а именно первый день первого месяца года – нисана (Исх. 12:2). Действительно, в день Воскресения Христова полагается синаксарь, то есть поучение для чтения в храме, в котором говорится, что этот день мы именуем Пасхой, то есть «Преведением», потому что это тот самый день, в который Бог привел мир из небытия в бытие; в этот же самый день провел Он народ израильский чрез Чермное море; в этот же день, сойдя с небес, вселился в утробу Девы; а ныне, исторгнув из преисподних адовых все человеческое естество, возвел на небеса и привел в прежнее достоинство нетления:

Никто не должен думать, что шестидневное творение есть иносказание. Непозволительно также говорить, будто бы то, что, по описанию, сотворено в продолжение шести дней, сотворено в одно мгновение, а также будто бы в описании этом представлены одни наименования – либо ничего не означающие, либо означающие нечто иное. Напротив, должно знать, что как небо и земля, сотворенные вначале, суть действительно небо и земля (и что не нечто иное разумеется под именем неба и земли), так и сказанное обо всем прочем, что сотворено и приведено в устройство по сотворении неба и земли, заключает в себе не пустые наименования, но силе сих наименований соответствует самая сущность сотворенных естеств.

Тем не менее надо помнить, что реальность событий первых дней творения совершенно отлична от той, которая известна нам. Об этом блаженный Августин говорит: «Какого рода были эти дни, для нас очень трудно заключить или даже вполне невозможно; и тем более невозможно для нас – говорить об этом». Очевидно, что и эти слова не содержат позволения распространять научные или псевдонаучные взгляды, почерпнутые из нашего падшего мира, на область чудесных событий, положивших начало его бытию.

+ + +

В этом месте сделаю краткую паузу, чтобы обсудить такой вопрос. Нужно ли людям, понимающим вполне прямо повествование о днях творения, опровергать принятые в современной науке взгляды, например, теорию «большого взрыва» и т.п.? Может быть, стоит начать ратовать за пересмотр учебных программ для школ и высших учебных заведений?
Тут каждый судит по-своему, а я же полагаю, что ничего подобного делать отнюдь не нужно.
Если студент изучит, а на экзамене с точностью расскажет, в чем состоят современные гипотезы происхождения Вселенной, он нисколько не погрешит. Изучение этих гипотез может быть даже полезным, если только не забывать, что это – не доказанные истины (экспериментально доказать, как произошла Вселенная, невозможно), но результат экстраполяции данных, полученных на основе изучения ныне действующих физических законов. Если исходить из предположения, что физические законы всегда были такими же, как сейчас, то путем мысленных экспериментов можно построить такую-то картину. А можно – несколько другую. И еще другую. Картина будет меняться в зависимости от новых данных или новых подходов.
Но против чего имеет смысл возражать – это против догматизации подобных гипотез. Они не только не должны влиять на наше христианское мировоззрение, но не должны и превращаться в шоры на глазах ученых, чтобы наука не превращалась в лженауку – посмешище для будущих поколений.

Когда-то я услышала от одной энергичной деятельницы такие слова: «Если бы мы знали, как за стеной работают наши враги, мы бы никогда не спали». Тогда, быть может, в силу некоторой склонности к противоречию, я мысленно припомнила стихи псалма (126:1–2):
Аще не Господь созиждет дом, всуе трудишася зиждущии; аще не Господь сохранит град, всуе бде стрегий. Всуе вам есть утреневати; востанете по седении ядущии хлеб болезни, егда даст возлюбленным своим сон.
Сон – ежедневное напоминание о смерти; вместе с ней он полагает пределы человеческой деятельности.
Истинные подвижники, шедшие путем смирения, чуждые лукавства, лицемерия и самообмана, побеждали естественные потребности плоти с помощью Божественной благодати. Но нам, находящимся в глубоком обольщении на свой счет, действующим почти вслепую, и принимающим множество ран от соблазнов извне, а изнутри – от собственных увлечений, Господь даровал ежедневный сон – быть может, более необходимый нашим душам, чем телу.
Действительно, как в течение дня душа принимает удары и повреждения, часто даже не сознавая того, так в ночное время, помимо нашего сознания, часть этих впечатлений изглаживается, наложенные узы ослабевают, и душа получает новые силы для следующего дня.
И вот, завершением первого дня творения стала ночь. Чередование дня и ночи, времени деятельности и времени покоя для будущего человечества установлено тогда, когда еще некому было им воспользоваться, и когда не было ни смерти, ни греха, ни необходимости полагать пределы поврежденной деятельности людей.
Разделяя творение мира на дни, и полагая как бы отдых сотворенному миру в ночных промежутках, Господь явил нам образ деятельности последовательной и разумной.
Вот в этом и заключается суть дела: верим ли мы в Бога как разумную и вневременную, всесовершенную Причину бытия мира, верим ли, что мир создан им свободно и совершенно, как подобает совершенному Творцу? Или же мы верим только в материю с ее законами, которые в наших глазах являются абсолютом, и которым мы приписываем самобытность и бесконечность? Что для нас жизнь и разум во Вселенной: отражение бесконечной мудрости и благости Творца или случайная мелкая рябь на бесконечной поверхности бессмысленного моря равнодушной материи?
В пользу того или другого взгляда можно приводить аргументы и свидетельства; доказательств в научном смысле слова этим точкам зрения найти нельзя. Поэтому и остается место свободному выбору человека – возложить свое упование на Бога или на материю. Но не следует смешивать одно с другим, а особенно – приписывать Священному Писанию и Преданию Церкви взгляды, почерпнутые из материалистической философии, выдающей себя за науку.
И рече Бог, да будет твердь посреде воды: и да будет разлучающи посреде воды и воды. И сотвори Бог твердь, и разлучи Бог между водою, яже бе под твердию, и между водою, яже бе нaд твердию.
Этим повелением Божиим первоначальные воды разделились, открыв воздушное пространство, окружающее землю, – тот воздух, которым впоследствии будут дышать птицы, животные и человек.
Василий Великий объясняет, что не следует думать, будто твердь – это что-то вроде кристалла или слюды, то есть твердое в обычном смысле:
Сказано, что значит в Писании наименование твердь, а именно: не естество упорное, твердое, имеющее тяжесть и сопротивление, называет оно твердью (в таком случае, в более собственном смысле принадлежало бы cиe именование земле), – напротив того, поелику все, лежащее выше, по природе своей тонко, редко и для чувства неуловимо, то в сравнении с сим тончайшим и неуловимым для чувства, она названа твердью. И ты представь себе какое-то место, в котором отделяются влаги, и тонкая, процеженная влага пропускается вверх, а грубая и землянистая отлагается вниз, чтобы, при постепенном истреблении влажностей, от начала до конца сохранялось то же благорастворение.
Действительно, смысл слова с точностью определяется его употреблением, а в Писании название твердь никогда не относится к земле.
Описанное Святителем благорастворение воздухов в целом сохраняется и сейчас: часть воды удерживается над землей в виде облаков, то проливаясь оттуда дождем, то поднимаясь с поверхности земли. Однако можно предположить, что нынешнее состояние всё-таки отличается от первозданного, и на это нам указывает повествование о потопе, когда разверзошася вси источницы бездны великой, и хляби небесныя отверзошася (Быт. 7:11). Сорокадневный дождь не был похож на нынешние дожди: открылись хляби (греч. καταρράκται – от ράσσω или ράττω, свергать, круто опускаться), то есть вода буквально обрушилась на землю. В то же время в огромных количествах вышла подземная вода, и воды продолжали подниматься сто пятьдесят дней (Быт. 7:24); многие полагают, что эта катастрофа сопровождалась значительными сдвигами земли – возможно, сначала опусканием, а затем воздыманием. Косвенно на изменение состояния мира после потопа указывает и то, что знамением завета Божия с Ноем и его потомками стала радуга (Быт. 9:13–16), которой, по-видимому, прежде никогда не было видно.
К повествованию о потопе мы, надеюсь, еще будем возвращаться, говоря о втором и третьем днях творения.
И нарече Бог твердь небо, и виде Бог, яко добро; и бысть вечер, и бысть утро день вторый.
Тверди усвоено то же название, что и небу, сотворенному в начале, – по подобию, как замечает Василий Великий, поясняя, что этим же словом называется и видимый над нами воздух в выражениях «птицы небесные» и тому подобных.
Некоторые из современных Василию Великому философов не соглашались с тем, что может быть два неба; другие же, напротив, утверждали, что небес должно быть множество: «Но когда изобличат они невероятность последнего мнения, употребив самые сильные доводы, и с геометрическою неизбежностью докажут, что по природе невозможно быть другому небу, кроме одного, – говорит Святитель, – тогда особенно посмеемся над их чертежной мудростью и ученым пустословием». Достаточно силы Творца для создания и многих небес, точно так же, как во время дождя от одной и той же причины возникает и один пузырь, и множество пузырей; ведь в сравнении с Богом небеса не намного превосходят своим величием и крепостью эти мелкие пузыри. Так Василий Великий многократно в своих беседах, можно сказать, ободряет нас, чтобы мы не сомневались в могуществе Творца, и не думали, что для него затруднительны вещи, которые мирской мудрости представляются невозможными.
Кроме того, Святитель напоминает, как Апостол Павел был восхищен до третьего неба, где слышал неизреченные глаголы (2 Кор. 12:2), а слова Псалмопевца небеса небес (Пс. 148:4) наводят на мысль и о большем их числе. Однако мы должны ограничиваться тем немногим, что нам сообщает Писание, видя, что даже начала этого видимого мира для нас покрыты тайной.
Еще одно простое практическое соображение приводит Василий Великий в этой беседе. На недоумение некоторых, как может вода удерживаться на выпуклом небе, когда ей свойственно стекать вниз, он замечает по аналогии, что не следует делать выводы о крыше из того, как выглядит потолок помещения изнутри. И хотя сегодня иные, может быть, сочтут устаревшими эти рассуждения, на самом деле они по-прежнему могут быть для нас ориентиром: глядя изнутри вещественного мира мы не должны обманываться, полагая, будто нам всё известно о его устройстве.

И рече Бог: да соберется вода, яже под небесем, в собрание едино, и да явится суша. И бысть тако. И собрася вода, яже под небесем, в собрания своя, и явися суша.
Как именно происходило собрание вод и появление суши – об этом Писание ничего не сообщает, и потому святые Отцы воздерживаются от каких-нибудь утверждений. Возможно, некоторые части земли поднялись, а другие опустились; Амвросий Медиоланский напоминает в связи с этим слова: Аз пред тобою пойду и горы уравню (Ис. 45:2).
С другой стороны, Василий Великий говорит, что и само свойство воды стекать вниз и наполнять впадины, хотя сейчас и присуще ей, но совершенно необязательно было у нее изначала. Быть может, только когда Господь повелел, она начала свое течение, и это стало законом на будущее время.
Он же обращает внимание на слово суша: явилась не просто вообще земля – не болото, грязь и тому подобное, что естественным образом может появиться после отступления воды. Ведь речь идет не о естественных процессах, а о всемогущем повелении, явившем сухую поверхность прежде появления солнца, которое могло бы ее осушить.
О собрании едином Святитель поясняет, что хотя есть множество рек и озер, но едино великое собрание вод, омывающее сушу со всех сторон. Во времена Василия Великого не было с точностью известно, что это так, поскольку южная часть Африки не была исследована, и можно было только предполагать, что воды Атлантики и Индийского океана соединяются вместе.
И нарече Бог сушу, землю; и собрания вод нарече моря.
Как светлую часть дня назвал собственно днем, а видимый небосвод – небом, так теперь открывшуюся земную поверхность назвал Творец землей. Морями (во множественом числе) названо единое собрание вод, как мы и теперь различаем не только, например, Средиземное море, но и внутри него – Тирренское, Эгейское, Адриатическое, Ионическое и прочие моря.
Так в три дня было утроено всё пространство, которому предстояло быть украшенным и наполниться творениями: небесам – светилами, земле, воде и воздуху – живыми существами.
Мы уже видели, что повествование о начале мира содержит и указания на конец его временного существования. Предвестником и прообразом конца времен явился всемирный потоп; разделение же вод на второй день творения и отделение суши от морей на третий день предвещает возможность этого первого очищения мира, как пишет Апостол: небеса беша испéрва, и земля от воды и водою составлена, Божиим словом: темже тогдашний мир, водою потоплен быв, погибе. То есть: были созданы небеса, разделившие воды, и земля явилась из среды воды, – это значит, что мир был создан так, что мог быть погублен водой. А нынешняя небеса и земля темже словом сокровена суть, огню блюдома на день суда и погибели нечестивых человек (2 Пет. 3:5–7). То же самое повеление Божие соблюдает нынешний мир на день Суда, когда он будет вновь очищен от зла, и уже окончательно. Апостол пишет это для вразумления тех, которые будут сомневаться в будущем суде, по своей развращенности уклоняясь от веры и находя себе оправдание в том, что время идет, а суд не наступает:
Едино же сие да не утаится вас, возлюбленнии, яко един день пред Господем яко тысяща лет, и тысяща лет яко день един. Не коснит Господь обетования, якоже нецыи коснение мнят: но долготерпит на нас, не хотя да кто погибнет, но да вси в покаяние приидут. Приидет же день Господень яко тать в нощи, в оньже небеса убо с шумом мимоидут, стихии же сжигаемы разорятся, земля же и яже на ней дела сгорят (2 Пет. 3:8–10).
То есть: Господь не замедляет (как если бы не мог исполнить обетования), но долготерпит, давая возможность грешным покаяться и всем спастить, пока еще длится время этого мира.
Слова «един день пред Господем яко тысяща лет, и тысяща лет яко день един» некоторые неправомерно привлекают в качестве свидетельства, будто и под днями творения могут подразумеваться какие-то длительные эпохи. Однако при сотворении мира не было причины Господу долготерпеть и ожидать чего-либо; ясно, что эти слова можно отнести только к человеческой истории. Именно поэтому тут говорится только о тысяче лет, хотя в Писании встречаются числительные «тьма» (десять тысяч) и «тьмы тем» (сотни миллионов).
Некоторые также берутся утверждать, будто огромные периоды творения названы днями для простоты, дабы малообразованным древним людям было легче принять рассказ о сотворении мира. Однако нет никакой причины думать, будто древним людям было бы трудно поверить в миллионнолетнее создание Вселенной. Интересно, что маловерным нынешним людям так же трудно поверить в краткие дни творения, как и в сотни лет жизни первых поколений людей, о которых повествует книга Бытия. Поэтому они готовы то растягивать дни, то сокращать века, добиваясь от Писания большего правдоподобия, а на самом деле – низводя удивительные и страшные события на уровень естественных и обыденных, и так превращая для себя Откровение Божие в назидательную сказку.

И рече Бог: да прорастит земля былие травнóе, сеющее семя по роду и по подобию, и древо плодовитое, творящее плод [по роду], емуже семя его в нем, по роду на земли; и бысть тако. И изнесе земля былие травнóе, сеющее семя по роду и по подобию, и древо плодовитое творящее плод, емуже семя его в нем, по роду на земли; и виде Бог, яко добро. И бысть вечер, и бысть утро, день третий.
Прежде чем продолжить, напомню, что первый день творения – это тот день седмицы, который мы называем воскресеньем или днем Господним. Поэтому второй день творения – понедельник, а третий – вторник.
Явлением суши не завершились чудеса третьего дня, но по особому, отдельному повелению Божию из земли явились все виды растений.
Амвросий Медиоланский говорит:
Да знают все, что не солнце – причина рождения. Милосердие Божие взрыхлило землю, попущением Божиим произрастила она плоды. Разве солнце служит порождению живых существ, если они возникли, действием Божиего животворения, еще до того, как солнце было сотворено им на пользу? Солнце моложе зеленого побега, моложе зеленой травы.
То же самое подчеркивает Василий Великий, говоря, что солнце пришло в бытие позднее травы и зелени. Он же описывает стремительное явление растений:
И земля, соблюдая законы Создателя, начав с ростка, в краткое мгновение времени прошла все виды возрастания, и тотчас довела прозябения до совершенства.
…Сгустились кустарники, выбежали из земли все деревья, обыкновенно достигающие чрезвычайной высоты, – ели, кедры, кипарисы, певги. Все мелкие дерева сделались вдруг ветвистыми и густыми; явились употребляемые для венцов растения – розы, мирты и лавры. Ничего этого прежде не было на земле, и все в одно мгновение времени пришло в бытие, с принадлежащим каждому свойством, самыми явными разностями отличенное от растений инородных, и узнаваемое по свойственному для каждого признаку.

О том же говорят и другие Отцы; Ефрем Сирин пишет:
Хотя в момент создания травам было одно мгновение от роду, по виду их казалось, что им уже месяцы. Так же и деревья: хотя, когда проросли, и существовали один только день, по совершенству и по плодам, обременявшим их ветви, они казались порождением многих лет.

Первые растения явились не таким образом, какой мы видим сейчас: не из семян, брошенных в подготовленную почву, но просто из земли, и только следующие поколения их взошли из семян.
Святитель Григорий Нисский пишет об этом так (собственно, в его диалоге «О душе и воскресении» эти слова произносит сестра и наставница автора, святая Макрина):
Ибо в начале миротворения, как знаем это из Писаная, сперва, как говорит слово, прорастила земля былие травнóе, потом из ростка произошло семя, от которого, когда пало на землю, взошел опять тот же самый род произросшего первоначально. <…> Так как первоначально не колос из семени, но семя из колоса, после же этого колос вырастает из семени... И мы, первоначально некоторым образом быв колосом, после того засушены зноем порока. Но земля, приняв нас, разложенных смертью, в весну воскресения, это голое зерно тела снова покажет колосом добророслым.
Итак, творения третьего дня предуказывают обновление верных во Христе и будущее воскрешение умерших, в котором – возвращение прежней славы Божественной благодати. Чудесные события начала мира укрепляют веру в еще более чудесное грядущее обновление его. И как свидетельство и залог будущего чуда остается нам возрастание новых растений из семян, как пишет Апостол: «Но речет некто: како востанут мертвии, коим же телом приидут? Безумне, ты еже сееши, не оживет, аще не умрет. И еже сееши, не тело будущее сееши, но голо зéрно, аще случится, пшеницы или иного от прочих. Бог же дает ему тело, якоже восхощет, и коемуждо семени свое тело» (1 Кор. 15:35–38).
В нынешние дни святой Пасхи невозможно не вспомнить Сказавшего: аще зерно пшенично пад на земли не умрет, то едино пребывает: аще же умрет, мног плод сотворит (Ин. 12:24). Ради нас, умерших грехами, нетленный и неизменяемый Бог стал тем зерном, из Которого прозошел колос многоперстный (буквально – с многими перстами, то есть пальцами), разветвленный, многоплодный, принесший плод во множестве верных.
К этому добавлю мини-урок церковнославянского, поскольку обновление в таинстве Крещения называется «баней пакибытия». Глагол «быти», в отличие от русского «быть» может означать еще и «стать», «появиться», «произойти». В простом прошедшем времени – аористе – в формах с «ятем»: бѣхъ, бѣ, бѣхомъ, бѣсте, бѣша – он имеет несовершенный вид и означает: я или он, она, оно был (была, было); мы, вы, они были (спрягается по лицам, как положено, хотя в современном русском спряжение по лицам в прошедшем времени полностью утрачено). А вот в формах с буквой «еры»: быхъ, бысть, быхомъ, бысте, быша – этот глагол означает «стал, появился, произошел» и т. п. Поэтому неудивительно, что бытие означает появление, происхождение; баня пакибытия – омовение, которое создает человека вновь (паки), пересоздает его. Название же первой книги Священного Писания потому и переведено как Бытие, потому что в ней говорится о сотворении мира.
Продолжим разговор о растениях в следующий раз.

В прошлый раз мы говорили о том, что растения, вновь восстающие из семян, являются живым предуказанием будущего воскресения из мертвых. Но еще и другим образом растения свидетельствуют о воскресении, как пишет Игнатий Брянчанинов:
Если б мы не привыкли видеть оживление природы весною, то оно показалось бы нам вполне чудесным, невероятным. Не удивляемся от привычки; видя чудо, уже как бы не видим его! Гляжу на обнаженные сучья дерев, и они с убедительностью говорят мне своим таинственным языком: «мы оживем, покроемся листьями, заблагоухаем, украсимся цветами и плодами: неужели же не оживут сухие кости человеческие во время весны своей?»
Они оживут, облекутся плотью; в новом виде вступят в новую жизнь и в новый мир. Как древа, невыдержавшие лютости мороза, утратившие сок жизненный, при наступлении весны посекаются, выносятся из сада для топлива: так и грешники, утратившие жизнь свою – Бога, будут собраны в последний день этого века, в начатке будущего вечного дня, и ввергнуты в огнь неугасающий.
Если б можно было найти человека, который бы не знал превращений, производимых переменами времен года; если б привести этого странника в сад, величественно покоящийся во время зимы сном смертным, показать ему обнаженные древа, и поведать о той роскоши, в которую они облекутся весною: то он вместо ответа, посмотрел бы на вас, и улыбнулся – такою несбыточною баснею показались бы ему слова ваши! Так и воскресение мертвых кажется невероятным для мудрецов, блуждающих во мраке земной мудрости, непознавших, что Бог всемогущ, что многообразная премудрость Его может быть созерцаема, но не постигаема умом созданий. Богу все возможно: чудес нет для Него. Слабо помышление человека: чего мы не привыкли видеть, то представляется нам делом несбыточным, чудом невероятным. Дела Божии, на которые постоянно и уже равнодушно смотрим, – дела дивные, чудеса великие, непостижимые.

Да, чудеса первых дней творения продолжают действовать в созданной Богом природе; став привычными для нас, они уже не воспринимаются как чудеса. Это почти то же, как если бы евреи в пустыне перестали считать чудом посылаемую им манну, поскольку она является постоянно, а падает на землю под действием всем знакомой силы тяжести. На самом деле, если мы и не относим к категории чудес то, что совершается по законом этого мира, не следует забывать, что само существование этих законов, как мы уже говорили, необъяснимо; их явление – чудо в точном смысле слова.
Василий Великий так пишет о продолжающемся чуде природы:
Да прорастит земля. Краткое сие повеление тотчас стало великою природою и художественным словом, быстрее нашей мысли производя бесчисленные свойства растений. То же повеление, и доныне действуя в земле, побуждает ее, по истечении каждого года, обнаруживать силу свою, какую она имеет к произведению трав, семян и деревьев. Как кубарь, по силе первого данного ему удара, совершает последующие обращения, когда описывает круги, соблюдая в себе средоточие неколеблемым, так и последовательный порядок природы, получив начало с первым повелением, простирается на все последующее время, пока не достигнет общего скончания вселенной.

И изнесе земля былие травное, сеющее семя по роду и по подобию, и древо плодовитое творящее плод, емуже семя его в нем, по роду на земли.
В третьем дне творения впервые является выражение по роду. За этим кратким и простым словом стоит самое существенное знание о живой природе: Творцом создана не вообще какая-то неорганизованная жизнь, но разные роды ее, существующие по своим особым законам, имеющие свои отчетливые признаки и сохраняющие эти признаки из поколения в поколение, пока род существует. В видимых свойствах растений и животных проявляется скрытое от нас повеление Творца, которое привело данное творение в бытие, определило для него цель и способ существования. Это – логос природы каждого творения, который мы можем назвать «смыслом» данной природы.
Внутри рода (в современной науке этому понятию приблизительно соответствует термин «биологический вид») природные признаки могут варьироваться, иногда в очень большом диапазоне. Это богатство разнообразия поддерживает жизнеспособность рода, позволяет ему пережить изменения внешних условий. Оно же лежит в основе искусственной селекции, позволяя человеку выводить культурные породы растений и животных со свойствами, существенно отличающимися от диких. Однако путем селекции невозможно развить такие свойства, которых в природе данного рода (или вида) не существует в принципе. Правда, возможно повреждение наследственных признаков, мутации, как правило, означающие какую-то ущербность, хотя и они иногда культивируются человеком для определенных целей. С другой стороны, под влиянием внешних условий признаки могут проявляться в большей или меньшей степени, начать преобладать или, напротив, почти исчезать. Внешние изменения не означают изменение самого рода, как поясняет это и Василий Великий:
Говорят: как же земля приносит семена по роду, а между тем часто, посеяв пшеницу, собираем черное пшеничное зерно? Но это не изменение в другой род, а как бы недуг и болезнь семени. Здесь пшеница не перестала быть пшеницею, но почернела от обожжения, как можно видеть из самого названия. Загорев от чрезмерной стужи, она приняла другой цвет и вкус. Но сказывают, что она и опять, если будет иметь пригодную землю и благорастворенный воздух, обращается в первоначальный вид. Посему ничего не найдешь в растениях, что совершилось бы вопреки сему повелению.

Современная наука многое узнала о вещественном механизме, который обеспечивает сохранение свойств каждого рода и варьирование признаков внутри него. Но за тысячелетия до открытия законов Менделя, до обнаружения хромосом и генов Священное Писание засвидетельствовало в простых и ясных выражениях не только существование наследственных признаков, но и разумное происхождение каждой их устойчивой совокупности – каждого рода растений или животных.
Можно легко увидеть, насколько такое воззрение отличается от взгляда эволюционистов, для которых каждый вид – общность организмов, которые случайно, в процессе борьбы за существование получили некоторую совокупность признаков, и пока что продолжают сохранять ее в своем потомстве.
Моя мама, будучи геологом по образованию, впоследствии стала специалистом по палеоботанике, а именно – палинологии. Эта наука занимается изучением ископаемой пыльцы и спор, которые очень хорошо сохраняются в слоях осадочных пород. Не будучи ботаником, мама тем более всегда интересовалась, как выглядит то или иное растение, прекрасно знакомое ей по виду пыльцы или спор под микроскопом. Надо сказать, что зерна пыльцы очень разнообразны и причудливы по форме и строению (можно полюбоваться на них, набрав в любом поисковике слова «пыльца растений»). Но замечательно то, что пыльца бывает весьма сходной у совершенно непохожих друг на друга растений и наоборот – радикально различной у кажущихся близкородственными. Поэтому моя мама говорила, что если бы классификация растений основывалась на описании пыльцы и спор, она получилась бы совершенно непохожей на общепринятую в наше время.
Классификация живых существ уже более или менее устоялась к тому времени, когда были открыты хромосомы, гены и механизм синтеза белка из аминокислот. Казалось бы, получено объективное основание для построения классификации видов. Однако результаты оказались довольно неожиданными, как и в случае с пыльцой, так что картина предполагаемого происхождения видов друг от друга пока, судя по всему, не складывается.
Одно остается очевидным: чем больше мы узнаем о живых организмах, тем сложнее и удивительнее оказывается их природа; если Василий Великий удивляется тому, как одна и та же влага в разных растениях приобретает различные свойства, и даже в одном по-разному ведет себя в стволе, листьях и плодах, то мы теперь получили возможность удивляться и тому, как в каждой клетке работает невидимая глазу фабрика по производству белков, стремительно и точно собирая аминокислоты по строгому плану, и преобразуя неживую материю в живую по роду ее.

И рече Бог: да будут светила на тверди небесной, освещати на земли и разлучати между днем и между нощию: и да будут в знáмения, и во времена, и во дни, и в лета. И сотвори Бог два светила великая: светило великое в начала дне, и светило меншее в начала нощи, и звезды.
Святые Отцы не старались представить повествование о сотворении мира как можно более «естественным» и правдоподобным, но напротив, единодушно подчеркивали чудесность, необычайность описанных событий. Вот, после того, как земля извела растения, появляются и светила – величайшие после слабейших и малых; прежде – сено сельное, днесь суще и утре в пещь вметаемо (Мф. 6:30), и только потом солнце, луна и звезды. Три дня свет по повелению Божию то разливался повсюду, то угасал, уступая место ночи, – и вот появляются светила, которые теперь проливают свет на землю. Василий Великий говорит:
Как по природе иное есть белизна, а иное – тело выбеленное, так и теперь упоминаемые [свет и светлое тело], будучи различны по природе, соединены силою Творца. И не говори, что нельзя отделить их друг от друга. Я и не утверждаю, чтобы для меня или для тебя было возможно отделение света от солнечного тела, но говорю только, что представляющееся нам раздельным в мыслях может быть и в самой действительности разделено Творцом их природы. Тебе невозможно отделить попаляющую силу огня от светозарности, но Бог, желая обратить внимание Своего служителя чудным видением, вложил в купину огонь, в котором действовала одна светозарность, а сила жечь пребывала в покое. Так и Псалмопевец свидетельствует, говоря: глас Господа пресецающаго пламень огня (Пс. 28:7). От сего и о воздаянии за дела жизни нашей некоторое учение втайне преподает нам, что естество огня будет разделено, и свет предоставлен в наслаждение праведным, а мучительность жжения назначена наказываемым.

Здесь Святитель проводит ту же мысль, что и прежде, когда говорил о текучести воды: неотъемлемые свойства творений стали таковыми только повелением Творца, и мы не должны забывать о чудесном их происхождении, а к истории сотворения не должны прилагать свои познания, касающиеся нынешнего состояния мира.
Он же объясняет и выражение светила великая: что речь идет не об относительной величине, а о действительно большом размере солнца и луны, которые кажутся нам небольшими из-за дальности расстояния. Здесь Василий Великий прибегает к простым и наглядным рассуждениям, ведь солнце обитателям всех стран земли представляется одинаковым по размеру:
Инды и Британцы видят его равным; ибо для живущих на востоке не убывает оно в величине при захождении, и живущим на западе не кажется меньшим при восхождении, и, находясь в средине неба, не переменяет своего вида для тех или других. <…> Но при такой величине земли, как могло бы солнце в одно мгновение времени осветить всю ее, если бы не из великого круга посылало лучи свои? Из сего познай премудрость Художника, Который солнцу дал теплоту соразмерную такому расстоянию.

Современные приборы позволяют наблюдать измерить малейшие изменения в расположении звезд при наблюдении из разных точек земной орбиты; отсюда оценивается расстояние до отдаленных звезд. В результате Вселенная с точки зрения нынешней науки выглядит несопоставимо большей, чем представлялось в древности. По своему масштабу Земля оказывается до обидного мелким явлением; и это весьма повлияло на мировоззрение многих. Невольно возникает вопрос: зачем созданы эти невообразимые пространства и множество галактик? Нельзя ли было обойтись чем-то более компактным, если по-настоящему важна только Земля – место обитания человека, созданного по образу Божию, и место воплощения Самого Бога?
Думаю, очевидно, что если бы замысел Вселенной принадлежал земному и ограниченному в своих понятиях уму, например, нам с вами, то мы бы в своем проекте окружили Землю небольшой сферой, а на ней поместили бы скромные по размерам светила, удовлетворяющие насущным потребностям земных обитателей.
Но повторим уже упомянутую прежде мысль Василия Великого: в сравнении с Богом небеса не намного превосходят своим величием и крепостью пузыри, появляющиеся на поверхности воды во время дождя. Это утверждение остается верным и после веков развития астрономии, ведь в сравнении с Бесконечным, всё конечное – ничтожно и мелко.
Быть может, стремительно несущиеся в пространстве скопления звезд для того расположены на таких огромных расстояниях, чтобы с Земли выглядеть практически неподвижными и служить ориентиром для путешественников и моряков? Значение этих небесных ориентиров трудно переоценить, так что и одной этой причины вполне достаточно, хотя можно предполагать, что дело не исчерпывается ею одной.

Две вещи наполняют душу всегда новым и все более сильным удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительнее мы размышляем о них, – это звездное небо надо мной и моральный закон во мне.

Эммануил Кант, «Критика чистого разума»

Быть может, именно для нас, живущих во времена, когда чрезвычайно затуманилось человеческое зрение в отношении внутреннего нравственного закона, Творец устроил эти необозримые пространства и множество светил, чтобы мы поняли, какова ценность образа Божия – души, с которой, по свидетельству Евангелия, не сравнится весь видимый мир (Мф. 16:26).

+ + +

Задержимся еще немного на повествовании о сотворении светил.
Мы уже говорили о современных оценках расстояний от Земли до звезд. Исходя из скорости света – предельной возможной скорости в этом вещественном мире, – ученые делают вывод о возрасте звезд, свет которых успел достичь до нас. Мы не будем углубляться в теорию этого дела, просто заметим, что уже из этих соображений, как и из других, получаются миллиарды лет истории известной нам Вселенной.
Разумеется, эти выводы основывается на предположении о неизменности физических законов. В таком случае кажется очевидным, что Земля (а тем более – земная растительность) никак не может быть старше звезд, которые, в свою очередь, должны быть куда старше, чем можно заключить из повествования книги Бытия.
Но вспомним слова блаженного Августина о шести днях творения: «Какого рода были эти дни, для нас очень трудно заключить или даже вполне невозможно; и тем более невозможно для нас – говорить об этом».
Из этих слов некоторые почему-то делают вывод, будто дни – это не дни, а миллиарды лет, хотя такое мнение никак не помогает приспособить повествование книги Бытия к современным представлениям. Свидетельство о непостижимой чудесности этих первых дней превращается для них в повод строить на эту тему правдоподобные рассуждения, основанные на выводах современных наук, а не на Божественном Откровении, которым, как они почему-то полагают, вполне можно пренебречь. На самом же деле о сотворении мира мы ничего не можем сказать от себя и на основании научных данных, и ничего не можем прибавить к тому немногому, что сообщает нам Откровение.
Мы и правда не должны понимать чересчур буквально слова Писания, но не в том смысле, чтобы подгонять Откровение под современные понятия под предлогом «иносказательности», а в том смысле, что нам не следует воображать, будто на основании Писания мы сможем представить сколько-нибудь подробно, как именно сотворялся видимый мир.
Оглядываясь назад, мы готовы считать наивными древних, представлявших себе небо похожим на шатер или свод, раз псалом говорит о Боге: простираяй небо яко кожу (т.е. именно как шатер – Пс. 103:2). Впрочем, как мы видели, такое учение и не находится у святых Отцов; действительно, Писание не говорит, будто небо имеет сходство с шатром, но только что Творец создал и распростер небо так же – с такой же легкостью, – как человек ставит палатку. На этом примере видно, что в восприятии Откровения мы часто исходим из собственных понятий, которые могут оказаться ошибочным. Но не в меньшей, а скорее, в большей степени ошибочными наверняка окажутся «научные» выводы о событиях, находящихся за пределами досягаемости для всякой науки, сколь бы развитой и изощренной она ни была.
Немногое, что сообщило нам Писание о сотворении мира, отчасти дополняется пророчествами о его конце. Иоанн Богослов говорит, что тогда небо совьется как свиток (Откр. 6:14). Не будем делать из этого вывод, будто небо имеет сходство со свитком; но для Творца оно не больше свитка, и Создателю так же нетрудно свернуть его в конце, как в начале было нетрудно развернуть необъятные пространства, наполненные светом звезд, которому не было нужды дожидаться миллиарды лет, чтобы пролиться на Землю. До Эйнштейна такой взгляд выглядел, пожалуй, еще непостижимее, чем сейчас: ведь пространство представлялось тогда некоей абсолютной реальностью, о разворачивании или сворачивании которой речь идти вовсе не могла. Отсюда сделаем только тот вывод, что восприятие Откровения не должно ставиться в зависимость от состояния науки.
Смотрим мы на небо простым неученым взглядом, или исследуем галактики с помощью самых современных приборов, – в любом случае будем помнить о тайне творения, которым мы можем восхищаться, но Сам Художник которого, как и Его всесовершенный замысел остается для нас непостижимым.
Да будут в знáмения, и во времена, и во дни, и в лета.
Движением светил определяется с четвертого дня творения не только смена дня и ночи, но и чередование месяцев и лет. Мы подробнее говорили об этом, когда речь шла о календаре и Пасхалии. Знамения же, о которых здесь сказано, разумеются естественные и сверхъестественные. Примеры естественных знамений упомянуты в Евангелии: Вечеру бывшу, глаголете: ведро, чермнуетбося небо; и утру: днесь зима, чермнуетбося дряселуя небо (Мф. 16:2–3; по синодальному переводу: вечером вы говорите: «будет ведро, потому что небо красно»; и поутру: «сегодня ненастье, потому что небо багрово»).
Сверхъестественным знамением было, например, помрачение солнца во время Крестных страданий Спасителя (Мф. 27:45) – знак скорби творения о своем Творце и знак помрачения богоубийц, прежде лицемерно требовавших знамения с небесе (Мф. 16:4), но при виде этого знамения оставшихся нераскаянными. И в конце времен омрачение солнца (Откр. 6:12; Иоиль 2:31) будет знаком крайнего помрачения людей, отвергших Христа, а кровавая луна ознаменует кровь святых, пролитую за исповедание веры. Впрочем, толкования Отцов на эти слова относятся и к концу времен, и ко времени Крестных страданий; и прилагаются одновременно и к видимым знамениям в светилах, и даже в большей степени – к самим ознаменованным событиям. Так, например, и звезды, падающие подобно тому, как незрелые смоквы падают от сильного ветра (Откр. 6:13), знаменуют тех людей, которые пользовались уважением в Церкви как светила, но отпали во время умножившихся в конце времен искушений. Если же кого смущает невозможность падения звезд на землю, то как раз здесь церковная традиция не настаивает на необходимости буквального толкования; так, известный византийский толкователь Экумений (или Икумений) пишет: «Падение же звезд с небес, возможно, будет иметь естественные причины; если же нет, то изречение означает, что прекратится свет небес и наступит полная тьма». А преподобный Андрей Кесарийский добавляет: «Чувственным ли сие сбудется образом при славном пришествии Христа-Судии, знает Он Сам, имеющий таинственные сокровища ведения и премудрости».

И положи я Бог на тверди небесной, яко светити на землю, и владети днем и нощию, и разлучати между светом и между тмою. И виде Бог, яко добро. И бысть вечер, и бысть утро, день четвертый.
Итак, четвертый день положил начало «обычному», можно сказать, естественному существованию Земли среди многих светил; положил начало дням и ночам, месяцем и годам, отмеряемым движением планет. Теперь всё стало готово к тому, чтобы явились живые существа, призванные населять созданные и устроенные пространства. А мы, видя Вселенную, подчиненную естественным законам, не будем забывать о сверхъестественном и необычном ее начале.
И рече Бог: да изведут воды гады душ живых, и птицы летающыя по земли по тверди небесней: и бысть тако. И сотвори Бог киты великия, и всяку душу животных гадов, яже изведоша воды по родом их, и всяку птицу пернату по роду: и виде Бог, яко добра. И благослови я Бог, глаголя: раститеся и множитеся, и наполните воды, яже в морях, и птицы да умножатся на земли. И бысть вечер, и бысть утро, день пятый.
Многое пишет Василий Великий о рыбах и морских животных, я же приведу только несколько отрывков из его Шестоднева:
Вышло повеление; и тотчас реки производят, и озера рождают свойственные себе и естественные породы, и море чревоболезнует всякого вида плавающими животными. <…>
Да изведут воды гады душ живых. Теперь в первый раз созидается животное одушевленное и одаренное чувством. Ибо растения и дерева, хотя им приписывается жизнь, как имеющим питательную и растительную силу, еще не животные и не одушевленные твари. <…>
Да изведут воды. Сим показано тебе, что плавающие животные имеют естественное сродство с водою, почему рыбы, не надолго разлученные с водою, умирают, ибо не имеют дыхания, чтобы втягивать в себя этот воздух. Но что для земных животных – воздух, то для породы плавающих – вода. <…>
Да изведут воды гады душ живых по роду. Теперь повелевает произойти начаткам каждой породы, и как бы некоторым семенам естества, а множество живых тварей сокрыто в последующем преемстве, когда нужно им будет расти и множиться. <…>
Cиe море великое и пространное: тамо гади, ихже несть числа, животная малая с великими (Пс. 103, 25). Однако же у них есть мудрый и благоустроенный порядок. <…> Каким образом каждая порода рыб, получив в удел удобную для себя страну, не делает нашествий на другие породы, но живет в собственных своих пределах? Ни один землемер не отводил им жилищ, они не ограждены стенами, не отделены рубежами, но бесспорно каждой породе уступлено полезное. Один залив прокармливает такие породы рыб, а другой – другие. Во множестве водящиеся здесь рыбы редки в других местах. Не разделяет гора, возносящая острые вершины, не пересекает перехода река, но есть какой-то закон природы, который равно и правдиво, сообразно с потребностями каждой породы, распределяет им места жительства. <…> А есть и перехожие рыбы. Они, как бы по общему совещанию собравшись на переселение, все отправляются под одним знаменем, ибо, как скоро наступит определенное для них время чадородия, поднявшись из разных заливов, и побуждаемые общим законом природы, поспешают в северное море. Во время сего восхождения увидишь рыб, соединенных как бы в один поток, и текущих чрез Пропонтиду в Евксинский Понт. Кто же их движет? Какое царское повеление, какие указы, прибитые на площади, извещают о наступившем сроке? Кто у них проводники? Видишь, как Божие распоряжение все заменяет собою и доходит до самых малых тварей!
Рыба не прекословит Божию закону, а мы, человеки, не соблюдаем спасительных наставлений. Не презирай рыб потому, что они совершенно безгласны и неразумны, но бойся, чтобы не сделаться тебе неразумнее и рыб, чрез противление постановлению Творца. <…> Если неразумные твари догадливы и искусны в попечении о собственном своем спасении, и если рыба знает, что ей избрать, и чего ей бегать, что скажем мы, отличенные разумом, наставленные законом, побужденные обетованиями, умудренные Духом, и при всем том распоряжающиеся своими делами неразумнее рыб?

Между прочим замечу, как трогательно видеть в записанных и опубликованных поучениях древних Отцов свидетельства того, что это были устные проповеди, произносимые экспромтом. Так, в одной из бесед Иоанна Златоуста на книгу Бытия Святитель упоминает о неоднократных рукоплесканиях, судя по которым это поучение пришлось по душе слушателям. Значит, в те времена не считалось неприличным аплодировать в храме – даже во время Великого Поста, когда и происходили эти беседы. А в следующем слове Василий Великий, поговорив о наземных животных, вдруг обращает внимание на то, что слушатели его переглядываются в недоумении, потому что он совсем позабыл рассказать о птицах. Тогда Святитель восполняет это упущение, приводя различные сведения об особенностях и повадках птиц, и извлекая отсюда поучительные мысли. Действительно, жизнь живых существ, движущихся, одаренных чувством, заботящихся о пропитании и о своем потомстве, рассматривается в церковной традиции именно как наглядное изображение тех свойств, которые есть и у человека в силу общности живой природы. Но только человек, обладая свободной волей, может развивать одни из этих свойств и побеждать другие; всевозможные качества его перемешаны и проявляются противоречиво, животные же всегда действуют так, как заложено в их природе Творцом. В них ярко изображается робость и храбрость, заботливость и беспечность, алчность и самоотвержение, необузданная похоть и супружеская верность, чадолюбие, тщеславие, ярость, жадность, выносливость, усердие, но особенно – послушание воле Божией, равно как и попечение Творца о всяком творении Своих рук.

+ + +

Итак, по мнению Дарвина, самки павлина обладают особым эстетическим чутьем и очень высокими запросами. В то время как дрофы, утки, индюшки, гусыни и разные другие птицы благосклонно смотрят на партнеров, обладающих умеренной, более сдержанной красотой, в глазах павы только огромный хвост является залогом того, что самец чего-то стоит в смысле продолжения рода. Некоторые современные исследователи, правда, пришли к выводу, что самкам не так уж важен размер хвоста и количество глаз на нем; поэтому они предположили, что он просто помогает издалека разглядеть самца. С другой стороны, птицы других видов почему-то вполне способны разглядеть самцов с куда меньшими хвостами. Я не хочу сказать, что хвост павлина «опровергает» эволюционную теорию – просто потому, что нет смысла опровергать гипотезы, в пользу которых не приведено существенных свидетельств (о доказательствах тут речь не идет). Но, хотя прозвание «райских» принадлежит птицам других видов, всё-таки именно павлин выглядит так, будто он явился в наш грехопадший мир из иного, живущего по другим законам, и уж во всяком случае, не по законам Дарвиновской эволюции; и для павлина по-прежнему главное – не выживание любой ценой, а прославление Творца.

Говоря о птицах, коснемся немного эволюционных представлений.
К слову, в Писании и у святых Отцов живые существа классифицируются иначе, чем в современной биологии. В частности, водные животные делятся на рыб и морских гадов (причем кит относится к рыбам), а название «птицы» относится не только к пернатым, но ко всем летающим, включая насекомых и летучих мышей (Лев. 11:19).
Из насекомых «птиц» эволюционистам полюбилась березовая пяденица – вид, который в связи с промышленным загрязнением окружающей среды, как кажется, эволюционировал, поменяв окраску со светлой на темную. История изучения этой скромной бабочки довольно увлекательна и сложна. Однако судя по всему, гены, отвечающие за темную окраску, присутствовали у пядениц изначально; поэтому речь идет только о вытеснении особей с окраской, ставшей невыгодной в новых условиях, особями с более выгодной. Этот пример показывает, как внутривидовое разнообразие способствует выживанию вида. Было замечено и восстановление светлой разновидности пядениц вследствие борьбы с промышленным загрязнением; отсюда видно, что соответствующие гены (рецессивные по отношению к темной окраске) никуда не делись, хотя число носителей их уменьшилось. При более радикальных изменениях окружающей среды может происходить как почти полное исчезновение «неудачных» вариантов, так и полное вымирание вида. Но эволюционным изменением это назвать нельзя: ведь дарвинизм предполагает образование новых признаков, не существовавших ранее у данного вида, а затем, по мере накопления таких признаков – образование новых видов и более крупных таксонов.
Вот и пернатые, согласно эволюционным представлениям, произошли постепенно от пресмыкающихся, причем путем последовательных преобразований они должны были отрастить перья, а одновременно из холоднокровных стать теплокровными. В подтверждение этой теории во всех учебниках помещены изображения окаменелых отпечатков археоптерикса. У археоптерикса был характерный для пресмыкающихся длинный хвост и зубастая пасть; в целом, если бы не перья (они хорошо видны на отпечатках), он был бы отнесен к пресмыкающимся. Однако если говорить о перьях, то археоптерикс не был «недоптицей»: его оперение имеет вполне законченный вид. Перья птиц, вообще говоря, обладают удивительной по своему совершенству и сложности структурой: от основного стержня расходятся тонкие бородки, которые бородочками и крючочками соединяются в маховую поверхность. Кроме того, у птиц есть и пуховые перья и просто пух, не предназначенный для создания поверхности, ведь оперение служит и для теплоизоляции. Поэтому неудивительно, что все птицы – теплокровные. У водоплавающих перья к тому же защищают тело от воды. Для поддержания перьев в рабочем состоянии птицы иногда их смачивают, а иногда – смазывают жиром, выделяемым из особых желез.
Так вот, археоптерикс является самым настоящим пернатым, но какого-то другого типа, чем обычные птицы. Однако отсюда отнюдь не следует, будто он является промежуточным звеном между пресмыкающимися и птицами. В конце концов, утконос, будучи по всему млекопитающим, имеет клюв, как у птиц, и откладывает яйца, но из этого никто не делает вывод, будто он является переходной формой от птиц к мелкопитающим (или обратно).
Википедия упоминает некоторые ископаемые виды, которые могли быть предками птиц, однако речь идет об очень скудных и неопределенных свидетельствах: какие-то динозавры вроде бы были покрыты ворсинками, а у каких-то уже были перья. Насчет перехода к теплокровности из ископаемых останков, видимо, нельзя извлечь никакой информации. Предполагается, что покрытый ворсом синозавроптерикс пользовался передними лапами для хватания добычи. Если бы он в дальнейшем стал эволюционировать в птицу, то ему пришлось бы перестать пользоваться передними конечностями, поскольку в процессе превращения в крылья они, разумеется для хватания уже не годились.
Но в основе эволюционной теории лежит представление об изменениях, дающих преимущество в борьбе за выживание. При этом Дарвин, выдвигая свою теорию, еще не знал, что благоприобретенные признаки не наследуются. Долгое время думали, что если животное, допустим, тянет шею, то и потомство его будет уже от рождения более длинношеим. Однако оказалось, что «обратной связи» между внешними признаками и генной структурой не существует, так что все видоизменения в генах могут носить только характер случайной мутации. Итак, для эволюционного изменения необходимо появление мутаций, которые:
а) дают жизнеспособную форму;
б) дают форму, не настолько отличную от первоначальной, чтобы стало невозможно общее потомство (иначе одинокий урод исчезнет, не оставив следа);
в) дают форму, обладающую определенными преимуществами в смысле выживания;
г) и наконец, носят массовый характер (иначе последствия мутации исчезнут, растворившись в потомстве).
Для того, чтобы могли образовываться не просто новые свойства, а целые новые виды и более крупные таксоны, мутации должны быть действительно массовыми, и в этом случае мы могли бы наблюдать всевозможные переходные формы не только в ископаемых останках, но и вживую – расплывчатую палитру взаимно перетекающих форм.

Однако попробуем восполнить недостаток переходных звеньев, немного пофантазировав. Каким образом из пресмыкающихся должны были образоваться птицы? Чешуйчатый покров, подходящий для холоднокровных, должен был в результате мутаций начать давать какие-то ворсинки, от которых холоднокровным нет никакой пользы. Передние конечности должны были перестать служить для передвижения или хватания и превратиться в бесполезные придатки, которые начали обрастать «недоперьями», еще совершенно негодными для полета. Я не решусь описывать, что могло происходить с кровеносной системой, но даже при самом поверхностном взгляде ясно, что промежуточные формы не давали бы никакого преимущества, но или были бы вовсе нежизнеспособными, или (в лучшем случае) ущербными. К тому же все эти мутации должны были накапливаться в нужном направлении от поколения к поколению, а не угасать естественным образом. В сущности, картина получается совершенно невообразимой.
Собственно говоря, идеи эволюционизма выглядят неплохо только до тех пор, пока не начнешь вникать в подробности. Допустим, возьмем глаза – примерно такие, как у птиц и рыб. Можно вообразить себе эволюционное усовершенствование уже существующего глаза: например, повышение зоркости путем естественного отбора у тех видов, которым зоркость необходима. Но как глаз мог вообще появиться? Ведь пока нет всех его составляющих: оптики, рецепторов, нервов и обработки изображения в мозгу, – то есть пока глаз не сложился полностью, от него нет никакой пользы. Нет причины, даже в случае случайного (!) возникновения какой-то глазной заготовки, по которой эта заготовка стала бы развиваться в сторону настоящего глаза. Точнее, двух глаз – чтобы потом, когда глаз «заработает», получилось бы уже стереоскопическое зрение.
Повторю снова: я не занимаюсь опровержением эволюционной теории; мне хотелось бы просто показать, что эволюционная теория ничего не объясняет. Думаю, настоящих ученых этот факт не должен смущать; но к сожалению, вера в то, что всему в живой природе уже дано простое, а главное, вполне научное объяснение, очень соблазнительна. И на это можно было бы закрыть глаза, если бы подобная современная мифология не заставляла многих смотреть свысока на «ненаучное» Божественное Писание, сообщающее нам то немногое, что действительно важно знать о мире и о его Творце.

И рече Бог: да изведет земля душу живу по роду четвероногая и гады, и звери земли по роду: и бысть тако. И сотвори Бог звери земли по роду, и скоты по роду их, и вся гады земли по роду их. И виде Бог, яко добра. И рече Бог: сотворим человека по образу Нашему и по подобию, и да обладает рыбами морскими, и птицами небесными, (и зверми) и скотами, и всею землею, и всеми гады пресмыкающимися по земли. И сотвори Бог человека, по образу Божию сотвори его: мужа и жену сотвори их. И благослови их Бог, глаголя: раститеся и множитеся, и наполните землю, и господствуйте ею, и обладайте рыбами морскими, (и зверми) и птицами небесными, и всеми скотами, и всею землею, и всеми гадами пресмыкающимися по земли.
В четвертый, пятый и шестой дни творения были наполнены и украшены пространства, созданные в первые три дня: небо – светилами, вода и воздух – рыбами и птицами, а земля – четвероногими, гадами, зверями, скотами. Подготовленный таким образом мир принял новосотворенного человека. Подробнее о том, как он был сотворен, говорится во второй главе книги Бытия, и пока я отложу рассмотрение этого повествования.
На этот раз мне хотелось обратить внимание на еще одно чудо в ряду привычных нам чудес – человеческое сознание и разум.
Чудесно и необъяснимо появление этого мира из небытия; удивительно, и по мере исследования всё поразительнее и необъятнее чудо жизни; но несравненно удивительнее то, что известно нам по самому непосредственному опыту – наше собственное сознание.
Ради объяснения первого из этих чудес придумана, например, теория большого взрыва – ничего, впрочем, не объясняющая, но только отодвигающая за какую-то немыслимую точку вопрос о возникновении пространства, времени и вещества.
Ради объяснения второго из чудес придуман эволюционизм, не нашедший никакого подтверждения, однако остающийся неизбежным костылем для ума, отвергающего веру в Творца.
Что же до третьего из чудес, то мы принимаем его как самую непосредственную данность, однако оно остается неопределимым, и ускользает от всякого объяснения.
Возможно, многие слышали о тесте Тьюринга: предполагаемом эксперименте, в ходе которого требуется определить, является ли наш собеседник (отвечающий посредством текстовых сообщений) человеком или машиной. В наше время с развитием самообучающихся программ, обрабатывающих большие объемы текстов, возможна довольно убедительная имитация разумных ответов; программа может отвечать довольно связными предложениями примерно на нужную тематику, а если неизбежно попадает пальцем в небо, то это может сойти за свойственную людям привычку говорить о своем, игнорируя намерения собеседника. Не так давно на форуме «Город Переводчиков» я столкнулась с дискуссиями, которые, судя по всему, инициировала и с успехом поддерживала такая программа, причем некоторые из участников форума долгое время пытались добиться от нее какого-нибудь толка.
Такого рода имитации разумной деятельности со временем могут стать гораздо совершеннее; но уже на самой начальной стадии идея «искусственного интеллекта», разумных машин (доброжелательных или злокозненных) стала важной частью современной мифологии.
Однако имитация разумной и сознательной деятельности и сама разумная и сознательная деятельность – вещи совершенно разные. Полезно помнить, что компьютер не более разумен, чем счеты или арифмометр.
Откуда же мы знаем, что окружающие нас люди обладают сознанием? Конечно, мы заключаем это из собственного опыта. Сами обладая сознанием, мы предполагаем его и в других людях.
Больше того, по причине значительного сходства между нами и животными мы заключаем, что и те, хотя не обладают человеческим разумом и сознанием, однако действительно испытывают страх, ярость или радость, а не просто так поджимают хвост, рычат или виляют хвостом. По этой причине Писание говорит: Праведный милует души скотов своих (Притч. 12:10); ведь где реально чувство и страдание, туда должно простираться и милосердие.
Однако следует различать правомерную милость к бессловесному творению и несообразное очеловечивание животных.
Есть такая особенность нашего восприятия, которая проявляется многообразно, например, в том, что мы улавливаем намек на человеческое лицо даже среди туманных пятен или трещин на потолке. Говорят, что новорожденные младенцы очень быстро начинают обращать внимание на фигуру из трех пятен внутри овала (два вверху, один внизу), имеющую отдаленное сходство с лицом. Точно так же и в поведении животных нам бросается в глаза сходство с человеком, сходство закономерное, но которое не должно скрывать от нас и существенное различие между нами.
«Наша собака всё понимает!» – действительно, она многое чувствует, улавливает иногда и то, что от нас ускользает. Изменение настроения, состояния здоровья хозяев, намек на враждебность, угрозу, исходящую от постороннего; отчасти ей помогает обоняние, и может быть, она улавливает нечто, о чем мы вовсе не подозреваем. Собака выхватывает знакомые звуки в речи хозяев: вот это может означать, что мы пойдем на прогулку, а вот эта интонация говорит, что хозяин недоволен.
Зачастую в одной и той же семье, среди одних и тех же взрослых людей растет ребенок и собака. Собака научится слушаться некоторых команд; а ребенок научится говорить. Не зная ничего об окружающем мире, он прислушивается к речи окружающих, начинает повторять отдельные слова, потом складывать их в обрывки фраз, изменять их, придумывать новые, задавать вопросы, шутить, фантазировать, придумывать истории… Так является заложенное в человеке словесное, разумное начало – самое поразительное, что можно увидеть на земле, одновременно и врожденное, и требующее для своего раскрытия помощи других людей.
Собаке не нужны слова. И ни одно из животных не нуждается в речи, в составлении фраз, в грамматике и синтаксисе. Обмен сигналами – да, это нужно; призыв, угроза, помощь в поиске пищи или спасении от общих врагов. Для всех этих целей нет необходимости в словесной деятельности, и даже если животное выросло в тесном контакте с людьми, большая часть человеческой речи остается для него пустым звуком.
Подумайте, каким избытком смыслов, ассоциаций, образов изобилует наш язык. Как само восприятие мира зависит от нашей словесности: из-за каждого явления проступает целое море связанных понятий, некоторые из которых имеют отношение к реальности, другие, возможно, находятся с ней в противоречии, а иные связывают видимую реальность с невидимой и даже непостижимой.
По-научному это называют отвлеченным или абстрактным мышлением. Не совсем удачный термин на мой взгляд, поскольку он предполагает, будто от конкретных явлений человек постепенно научился абстрагироваться или отвлекаться, переходя к обобщениям. Однако, если верить, что человек создан по образу Божию, то изначально присуще нашему сознанию и некоторое понятие об общем смысле всякого рода вещей, о замысле Творца – истинной причине каждого конкретного творения. И хотя замысел Божий остается скрытым для нас, в особенности вследствие грехопадения, но некоторое изначальное ведение о нем остается основой, на которой строится наше восприятие мира в его конкретных проявлениях.

Прежде чем поговорить о сотворении человека, хочу подвести некоторые итоги сказанного об эволюционной теории.
Эволюционисты обвиняют своих противников в ненаучности, говоря, что креационизм (учение о происхождении всех основных разновидностей живых существ и человека путем творения, а не эволюционным путем) не обладает признаками научной теории. В сущности, это верно.
Однако совершенно то же самое можно сказать и об эволюционизме.
Взгляды эволюционистов, начиная с Дарвина и кончая современными авторами, не имеют сколько-нибудь серьезного обоснования и никогда не стали бы считаться научными, если бы не главный и единственный аргумент: альтернативы этой системе взглядов не существует – то есть не существует материалистической ее альтернативы.
Высказанные Дарвином идеи придали видимость научности неверию в Творца. «Естественное происхождение» жизни и человека – это то, во что хотелось бы верить, и что так отрадно было бы считать доказанным.
Идеологическое значение дарвинизма оказалось огромным. По крайней мене два крупнейших и ужаснейших по своим последствиям течения мысли в XX веке включили в себя идеи дарвинизма как необходимую основу: я имею в виду коммунизм и нацизм. Не просто вера в эволюционное развитие человечества в борьбе за существование; самое главное, что сделало возможным беспрецедентные по бесчеловечности эксперименты новейшего времени – это чудовищное упрощение, вульгаризация, сведение в сознании более сложного к простейшему, духовного – к материальному, живого – к физике и химии, разумного – к инстинктивному и бессознательному, культурной «надстройки» – к материальному базису.
Жизнь перестала восприниматься как чудо, само существование мира – как тайна; человек из образа Божия стал двуногим общественным животным, нравственные понятия – условностью, приспосабливаемой к практическим целям, искусство – средством воспитания требуемых качеств.
Мир более или менее преодолел самые грубые формы этих поветрий, но не отказался от утешительной веры в существование простого (а главное – «научного») объяснения всего сложного многообразия мира. Без такой веры современный человек почувствовал бы себя голым, беспомощным, безоружным, нуждающимся в помощи свыше; никакие научные факты не могут компенсировать подобной потери.
Практически все предположения Дарвина оказались несостоятельными: не было найдено огромного множества ископаемых остатков переходных форм; значение борьбы за выживание как фактора развития оказалось ничтожным, а наследование благоприобретенных признаков – невозможным, так что случайные мутации остались единственным предполагаемым двигателем эволюции. И всё-таки после всех разочарований эволюционизм остается непотопляемым, подтверждая тем самым свою совершенную ненаучность в соответствии с критерием Поппера.
Эволюционные взгляды в современном научном мире считаются общепринятыми совершенно по той же причине, по которой, например, большинство ученых прежних веков было верующими людьми. Речь идет о господствующей системе взглядов, не оказывающих прямого влияния на научную деятельность. Действительно, в работе нормального ученого, в том числе и биолога, философские предпосылки не играют существенной роли. Изучение жизнедеятельности организмов не связано напрямую с представлениями об их происхождении; добросовестный ученый имеет дело с реальными фактами и на них строит свои выводы.
Именно по этой причине большинство ученых биологов не станет выступать против эволюционизма, рискуя карьерой и репутацией: ведь на результаты их работы необходимые заклинания типа: «такие-то и такие-то свойства данного вида выработались в процессе эволюционного развития» никак не влияют.
Есть, разумеется, и категория истово верующих в эволюцию. Однако это именно вера, и как всякая вера, она основывается отнюдь не на научных фактах; напротив, все научные факты воспринимаются и интерпретируются в свете этой веры.
Однако печальнее всего христианский эволюционизм, возникший в результате слепого доверия ко всему, что выдается за науку. Попытки примирить псевдонаучные теории с христианской верой ради спасения этой веры от обвинений в отсталости приводят к самым хитроумным перетолкованиям Писания и святоотеческого наследия. Беда здесь не в деталях, не в отдельных случаях насилия над священными текстами, а в самом воспринятом мировоззрении, христианском уже только отчасти и по поверхности, а в существе – материалистическом. Во многих случаях искреннее и серьезное восприятие христианства непостижимо начинает совмещаться с чуждыми философскими взглядами только из-за того, что эти взгляды принимают за научный факт.
Следует помнить еще и то, что мы вовсе не обязаны давать «анти-эволюционное» объяснение всему, что пользуется славой научных открытий, якобы доказывающих эволюцию. Не надо торопиться всё объяснять: пройдет время, и сегодняшние умозаключения будут опровергнуты новыми результатами. Писание потому весьма немного сообщает нам о происхождении мира и человека, что эти чудесные события находятся за пределами нашего опыта, и вполне возможно, что до конца времен многое в этом чудесно явившемся из небытия мире останется для нас непонятным и неразгаданным.

На днях случайно подслушала такой отрывок разговора.
Мальчик лет восьми спрашивает маму: «Почему листья дуба волнистые?» (видимо, имея в виду волнистую форму края листа). Мама отвечает: «Потому что это дуб. У дуба вот такие листья, а у клена – другие». – «Да, но почему волнистые?» – «Наверное, чтобы мы знали, что это – дуб».
Этот ответ мне показался просто замечательным. Действительно, край листа дуба мог бы иметь хоть немного угловатости и зазубрин; плавность этой линии не имеет большого практического значения, – точно так же, как и многие другие свойства растений или животных, по которым мы их различаем.
Есть замысел Божий о всяком творении – то, что называют логосом: Божественное повеление, которым этот род тварей приведен в бытие, который определяет его способ существования и цель. Этот замысел скрыт от нас, но характерные признаки позволяют нам различать создания Божии и называть их.
Некоторые свойства имеют явный практический смысл, а другие, по видимому, не имеют. Ко многим особенностям мы привыкли, и не удивляемся тому, что достойно удивления.
Вот например, в саваннах живет множество видов животных со шкурой песчаных, бежевых, желтоватых, буроватых тонов и оттенков. Однако зебра придерживается довольно жестко монохромной окраски, и это при том, что генетическая близость позволяет появляться гибридам зебры с лошадью или ослом (правда, сами они потомства уже не дают). Существуют разные объяснения, зачем зебре ее своеобразная окраска, но факт остается фактом: отличие от прочих животных, во многом похожих на зебру и живущих в тех же условиях, является столь же радикальным, сколь и необъяснимым.
Видимо, для того, чтобы мы знали, что это – зебра.

И рече Бог: сотворим человека по образу Нашему и по подобию, и да обладает рыбами морскими, и птицами небесными, и зверми, и скотами, и всею землею, и всеми гады пресмыкающимися по земли. И сотвори Бог человека, по образу Божию сотвори его: мужа и жену сотвори их.

Сразу несколько удивительных вещей открываются (или до времени скрываются) в этих двух стихах Писания.
Бог говорит о Себе Самом во множественном числе, на что современный читатель зачастую не обращает внимания, воспринимая это по аналогии с торжественным оборотом речи: Мы, Император Российский… Но нет, такой оборот не принят в священных книгах Ветхого и Нового Завета. Сокровенным образом здесь говорится о Лицах Божества, о таинственном предвечном совете, то есть особенном Божественном замысле, касающемся сотворения человека. Единственное творение в видимом мире, носящее образ Самого Бога, – человек, поэтому именно здесь приоткрывается тайна Божественной жизни.
Но далее говорится в единственном числе: сотвори Бог, – и этим снова исповедуется единство Божества.
Добавим маленький урок церковнославянского: «сотвори» здесь – это простое прошедшее время (аорист) единственного числа третьего лица; он, она, оно что делали? или что сделали? – рече, прииде, созда, сказа, яви, написа, сказа, виде, умы, прият и т. п.
Святые Отцы подробно объясняют, что относится к образу Божию в человеке, а что – к подобию; ведь сказано: сотворим по образу Нашему и по подобию, – а позже: по образу Божию сотвори его, но подобие уже не упомянуто. Святитель Василий Великий пишет:
Одно мы имеем в результате творения, другое приобретаем по своей воле. При первоначальном творении нам даруется быть рожденными по образу Божиему; своей же волею приобретаем мы бытие по подобию Божиему. Тем, что зависит от нашей воли, мы распоряжаемся в полную силу; добываем же мы это себе благодаря своей энергии. Если бы Господь, создавая нас, не сказал предопределительно: «Сотворим» и «по подобию», если бы нам не была дарована возможность стать «по подобию», то своими собственными силами мы бы не стяжали подобия Божиего.

Вот еще одна особенность этого необыкновенного творения – человека: он создан не просто, чтобы быть, но – чтобы стать таким, каким его замыслил Творец.
Подробнее о сотворении человека говорится во второй главе Бытия, отдельно от всего остального Шестоднева:
И созда Бог человека, персть взем от земли, и вдуну в лице его дыхание жизни; и бысть человек в душу живу.
Простые и краткие повеления Божии привели в бытие небо и землю, великие светила и всё разнообразие растений и животных; но о сотворении человека говорится иначе. Когда человек берет руками глину или другое вещество, предмет своего труда, то соприкасается с ним и действует самым непосредственным образом, с особым попечением: поэтому из слов «взяв прах от земли» мы по аналогии отчасти можем понять особое, непосредственное действие Божие при сотворении человека.
Святитель Василий Великий обращает внимание на разницу глаголов: сначала сказано «сотвори», а здесь, когда говорится о прахе (персти), – «созда». Буквально это означает «вылепил» (в славянском переводе то же самое: «здень» – это глина, и здатель в одном из первых своих значений – гончар). Этот глагол относится собственно к телесному составу человека. То же самое читаем в псалме: Руце Твои сотвористе мя и создасте мя (118:73).
Краткие выражения Писания указывают, в чем величие человека и в чем источник его смирения. Почтенный образом Божиим, человек создан из праха, а после грехопадения обречен телом возвратиться в землю, из который был взят.
Свойства образа Божия наблюдаются в первую очередь не в теле, а в душе человека: в его разуме, словесности, способности любить, способности властвовать над другими видимыми творениями, а в первую очередь – над собственными душевными страстями.
Однако и телесный состав человека сообразен этим свойствам; это особенно ясно из того, что и душу, и тело человеческие воспринял воплотившийся Сын Божий. Некоторые Отцы говорят, что человеческое тело, в частности, устроено таким образом, чтобы быть распятым на кресте.
Что касается вдохновения души, то святые Отцы с одной стороны говорят о дуновении благодати, дыхании Самого Бога, а с другой – о человеческой душе как тварной сущности, подобной ангельской природе. В этих двух объяснениях нет противоречия, потому что для человека естественно пребывать в Божественной благодати.
Отцы говорят, что не было прежде создано тело, а потом душа, ни наоборот – сначала душа, а потом уже тело для нее, но человек явился в бытие совершенным по телу и по душе. Совершенным же означает не просто живым в телесном смысле, как бессловесные животные, но и в духовном смысле – пребывающим в Боге, в Котором должно ему жить и действовать.
Вот еще одна особенность этого необычайного существа – человека: сверхъестественное бытие было даровано ему изначально; по грехопадении же он впал в состояние противоестественное и несвойственное ему. Это важно помнить, когда слышишь рассуждения о том, что для нас естественно, а что нет: человек может быть (и был изначально) выше своего естества, пребывая в Боге, и может оказываться ниже него, отпадая от своего Творца, но среднего, просто естественного состояния для него не существует.

И насади Господь Бог рай во Едеме на востоцех, и введе тамо человека, егоже созда. И прозябе Бог еще от земли всякое древо красное в видение и доброе в снедь; и древо жизни посреде рая, и древо еже ведети разуметельное добраго и лукаваго. И взя Господь Бог человека, егоже созда, и введе его в рай сладости, делати его и хранити.
Я не ставлю перед собой задачи полностью разобрать первые главы книги Бытия, и поэтому привожу только отдельные стихи с немногими объяснениями.
Слово «рай» означает сад, вертоград. О нем нужно сказать две вещи: во-первых, он не был чисто духовной реальностью, и тем более недопустимо понимать повествование о рае только в символическом или переносном смысле, хотя этот символический смысл у него есть. Поэтому неслучайно здесь говорится о деревьях рая, что Бог произрастил их от земли.
С другой стороны, рай был совершенно особым, отдельным местом, и не только был, но и остался, потому что Писание и святые Отцы не проводят различия между упомянутым здесь раем, и тем, о котором Господь на Кресте сказал благоразумному разбойнику: днесь со мною будеши в раи (Лк. 23:43). Значит, природа его такова, что не только тела, но и души могут обитать в этом удивительном месте.
В раю побывал и Апостол Павел, восхищенный до третьего неба и сказавший: аще же в теле или кромé тела не вем (2 Кор. 12:2–4), – потому что возможно и телесное пребывание в раю, и восхищение в рай одной только душою.
Местоположение рая описано необычным выражением: на востоцех. Об обычной стране или местности на земле было бы недостаточно сказать «на востоке» – нужно было бы уточнить от чего, указать ориентир. Но слово «восток» имеет двоякое значение: оно означает и направление на земной поверхности, и восхождение, возвышение. Поэтому сказано, что после падения Адам был изринут из рая вниз, на землю.
Тогда весь вещественный мир подвергся повреждению, и в нем воцарился закон тления и смерти; но рай остался неповрежденным, хотя и стал недоступен для человека. И всё же сначала он был близок к земле, и Адам в своем изгнании мог его видеть. Бог изрину Адама, и всели его прямо рая сладости (Быт. 3:24) – то есть напротив. Далее и о Каине сказано, что он вселися в землю Наид, прямо Едему (Быт. 4:16). Иоанн Златоуст толкует и то, и другое место в одинаковом смысле: первые грешники поселены вблизи рая, чтобы взирая на него, они вспоминали то, чего лишились.
Позже рай стал совершенно невидим для людей; Василий Великий вслед за другими Отцами говорит: «Во время молитв мы все смотрим на восток, но немногие знают, что при сем ищем древнего отечества, рая, который насадил Господь Бог в Едеме на востоке».
Итак, возражая тем, кто полагал рай чисто духовным, Иоанн Златоуст говорит, что он был насажден на земле. Возражая же тем, кто полагал рай обычной земной местностью, епископ Игнатий Бранчанинов в «Слове о человеке» пишет, что рай находится не на земле, а на небе.
Действительно, в новое время появились толкования такого рода, каких во времена Иоанна Златоустого, вероятно, еще не было. В частности, уже упомянутый нами о. Стефан Ляшевский писал, будто после грехопадения рай в конце концов оказался на дне Красного моря. А почему? Да потому, что не мог херувим с огненным мечом вечно стоять на страже рая. Такое толкование не основывается ни на какой церковной традиции, но является, очевидно, плодом натуралистического подхода: всё должно быть естественным, обычным – сад как сад, врата как врата; и если сейчас этот сад не наблюдается, то непременно по каким-то естественным же причинам. При таком модернистском подходе первозданный рай отделяется от небесного рая, а тот в свою очередь понимается в чисто духовном или даже аллегорическом смысле – скорее, как состояние, чем местоположение.
Однако хотя есть рай и в душе человека, – рай, закрытый от нас огненным мечом вращающихся помыслов (как пишет, например, Макарий Великий), но это не отменяет существования непостижимого места, жилища первых людей и по душе, и по телу, места, уготованного и душам, и телам праведных в будущей вечной жизни.
Адаму было заповедано возделывать и хранить рай. Разумеется, сад Эдема не нуждался в рыхлении, вскапывании, поливе и выпалывании сорняков (которые появились на земле только после грехопадения). Поэтому мы не знаем, в чем должно было выражаться Адамово делание в вещественном смысле. О возделывании внутреннего рая мы, христиане, знаем несравненно больше, потому что оно вновь заповедано нам, и множество святых не только занимались сами этим благодатным трудом, но и выразили свой опыт в наставлениях, молитвах и песнопениях.
История же грехопадения делает понятным, от чего нужно было хранить рай – от преступления заповеди, которая была дана тогда Адаму.
И рече Господь Бог: не добро быти человеку единому: сотворим ему помощника по нему. И созда Бог еще от земли вся звери сельныя и вся птицы небесныя и приведе я ко Адаму видети, что наречет я: и всяко еже аще нарече Адам душу живу, сие имя ему. Адаму же не обретеся помощник подобный ему.
Ефрем Сирин пишет, что Писание здесь повторно говорит о сотворении бессловесных, дабы напомнить, что они созданы иначе, чем человек – не руками Творца, но более косвенно, просто «от земли».
Здесь важно, что как человеку было предуказано владычествовать над животными, так это и осуществилось. Знаком власти явилось именование; давая имена животным, Адам показал свою мудрость, ведение всех сотворенных существ, их особенностей и различий. Всеведущий Творец предоставил новосозданному человеку показать силу своего разума, еще не поврежденного грехом и не оторванного от источника всякого истинного ведения – от Самого Бога.
И животные покорно пришли к первозданному человеку, без вражды и пугливости, и приняли наименования, которые, по-видимому, продолжали существовать среди людей в неизменном виде вплоть до Вавилонского столпотворения.
Собственно, наречение имен и было единственным делом, которое совершил Адам до своего падения: ни о какой другой деятельности его Писание ничего нам не сообщает.

Продолжим наши беседы в следующий раз