В Евангелии находим выражение: «во едину от субботъ»; это буквальный перевод с греческого – τῇ μιᾷ τῶν σαββάτων (Ин. 20:1). Мы привыкли, что «суббота» – это один определенный день седмицы, однако слово «субботы» (чаще всего во множ. числе) может означать и всю неделю. Это похоже на то, как по-русски седмицу стало означать слово «неделя», которым первоначально назывался только воскресный день. «Едина от субботъ» – это первый день седмицы (то есть воскресенье, как мы уже говорили, рассматривая повествование о сотворении мира). Подобные же выражения встречаются и в надписаниях псалмов: 47-го – «вторыя субботы» (δευτέρα σαββάτου, т. е. понедельника), 93-го – «въ четвертый субботы» (τετράδι σαββάτου, т. е. в среду).

«Обновится яко орля юность твоя» (Пс. 102:5): хотя смысл стиха ясен, однако многие понимают так, что орел здесь в женском роде – какая-то «óрля». На самом деле это притяжательная форма от слова «орелъ»: чья? – орля, то есть орлиная юность. Так же образованы некоторые другие притяжательные прилагательные: от князь – княжь, человѣкъ – человѣчь, отецъ – отечь, Iаковъ – Iаковль; в последнем случае смягчение губного звука происходит с добавлением «л», как в словах: любовь – люблю, земной – земля.

Как в церковнославянском, так и в русском не всегда корень слова дает понимание его смысла. Например, «не-на-глядный» – не тот, на которого не хочется или нельзя глядеть, а наоборот, на которого нельзя наглядеться, хотя «не-на-видеть» – это как раз когда видеть не хочется. Такие слова приходится принимать как есть, но внимание требуется к тем из них, которые в церковнославянском употребляются иначе, чем в русском.

«Потокъ прейде душа наша: убо прейде душа наша воду непостоянную» (Пс. 123:4–5). Кажется, что здесь подходит обычное значение слова: вода потока, и правда, непостоянна – всё время течет, не стоит на месте. Однако здесь это слово означает другое: непостоянная (греч. ἀνυπόστατον) – та, против которой нельзя устоять; в данном случае бурный, сильный поток, а не просто как-то текущий. Тем более важно понимать это слово, когда на великом повечерии читаем в молитве Манассии: «Яко непостоянно великолѣпiе славы Твоея, и нестерпимь гнѣвъ, еже на грѣшники прещенiя Твоего». В сноске пишется: «яко никтоже постоитъ предъ великолѣпiемъ славы Твоея». Заметим структурное подобие двух выражений в этой молитве: великолепие славы непостоянно (против него нельзя постоять), а гнев нестерпим (его нельзя стерпеть).

«Святым, иже суть на земли Его, удиви Господь вся хотения Своя в них» (Пс. 15:3). Здесь слово «удивить» означает не «заставить дивиться, удивляться», а сделать или явить дивными. Так этот стих толкует и свт. Афанасий Великий: «Хотения же Божии суть те частные добродетели, которые Бог соделывает чудными во святых Своих». Правда, и более знакомое нам значение этого глагола встречается в церковнославянском: «Се, удивила еси насъ всѣмъ попеченiемъ симъ», – говорит пророк Елисей о гостеприимной сонамитянке (4 Цар. 4:13).

«Предвариша мя въ день озлобленiя моего» (Пс. 17:19); здесь «озлобление» – это не когда я злюсь, а когда меня постигает зло, бедствия и напасти. «И умалишася и озлобишася отъ скорби золъ и болѣзни» (Пс. 106:39) – в Толковой Псалтири Зигабена говорится: «Уменьшились, говорит, христиане, поскольку многие тысячи из них умерщвлены гонителями посредством различных терзаний и мучений за имя Христово» – таким образом, и здесь говорится о перенесении бедствий, а не о том, что бедствующие стали злыми.

«Се бо, яко бысть гласъ цѣлованiя Твоего во ушiю моею, взыграся младенецъ радощами во чревѣ моемъ» (Лк. 1:44) – вот еще одно слово, изменившее свое значение в русском: целование означает просто приветствие. «Целуйте другъ друга лобзанiемъ святымъ» (2 Кор. 13:12) – пишет Апостол: вот здесь оба слова, каждое на своем месте.

«Суетѣ бо тварь повинуся не волею, но за повинувшаго ю» (Рим. 8:20): творение покорилось, стало подверженным тлению из-за повинувшего, то есть покорившего ее тлению человека. Слово «суета» в славянских языках (как и ματαιότης в греческом) в первую очередь относится к чему-то пустому, ничтожному, а значит, преходящему, тленному; отсюда в русском происходит значение «бесцельные заботы», а далее уже вообще «хлопотливая деятельность». Поэтому и слово всуе означает «понапрасну, бесцельно»: Не возмеши имене Господа Бога твоего всуе (Исх. 20:7).

Однако и слово «напрасно» в русском изменило свое значение, а в церковнославянском означает «внезапно», так что когда мы просим избавити нас «отъ напрасныя смерти», – это означает не от бесцельной или незаслуженной, а именно от внезапной, без покаяния. Однако в более поздних редакциях утренних молитв уже читаем «внезапно Судiя прiидетъ» (или иногда «внезапу») вместо «напрасно Судiя прiидетъ» более старых редакций, потому что влияние современного значения слова слишком велико.

Есть и другие слова, которые в поздних редакциях стали заменять другими по причине, так сказать, порчи слова в русском. Правда, в богослужебном Апостоле по-прежнему читаем: «купно же и праздны учатся обходити домы, не точiю же праздны, но и блядивы и оплазивы, глаголющыя, яже не подобаетъ» (1 Тим. 5:13). Слово «блядивы» означает «болтливы, пустословны, лживы»; отсюда же происходит и «блядословiе» – пустословие, ругательства, ложь. Вообще-то корень здесь тот же, что и в слове «блуд», такое же чередование гласных, как в словах трясти – трус, вязать – узы, распяти – путы и проч. Однокоренные слова: блуждать, словоблудие, заблуждение и просто блуд – показывают диапазон значений, в каком именно смысле может человек блуждать. Однако так получилось, что в современном русском те слова, где в корне «я», а не «у», стали непристойными, а значения их, связанные с пустословием, вообще забылись. По этой причине и в поздних редакциях Акафиста Пресвятой Богородице уже пишут «оставиша Ирода яко буесловяща» вместо «блядива» (то есть говорящего пустые слова). «Буесловящiй» – тот, чьи слова буiи, то есть несмысленные, безумные; в том же значении и в Евангелии употреблено это слово: «буiи и слепiи» (Мф. 23:17) – то есть безумные и слепые.

Может показаться, что когда читаешь молитвы, каноны, псалмы для себя, а не на общем богослужении, никакой особенной техники чтения не нужно. Но на самом деле во-первых, благоговение требует, чтобы мы не портили священные тексты ошибками, а во-вторых – чтением можно причинять вред (или приносить пользу) не только другим, но и самому себе. А иногда случается непредвиденная нужда почитать и для других, результат же бывает мучительным…

Хотя многие из нас начинали с молитвослова и Псалтири, напечатанных гражданским шрифтом (хорошо, если с ударениями), но всё же посоветую приобретать и читать книги с церковнославянским шрифтом. Это вопрос привычки, если даже кому-то поначалу покажется сложновато. Обычный церковнославянский шрифт легче читается и не требует того напряжения, что тощий гражданский шрифт. Кроме того, в нем найдутся некоторые грамматические подсказки, хотя чтобы ими воспользоваться, надо знать соответствующие правила. Но в любом случае нужно уметь читать без затруднений нормальные церковные книги, а не одну только транслитерацию.

Напомню, что во всех изданиях, даже дореволюционных, а тем более – современных, возможны опечатки. Крайний случай, с которым я столкнулась – это портативный молитвослов, где был пропущен один тропарь в покаянном каноне Спасителю, и еще один – в каноне Пасхи. А вообще ошибки нередки, особенно в ударениях. Поэтому полезно читать по разным изданиям и слушать, как читают другие. В одиночку трудно научиться правильно читать; если есть возможность, например, читать вместе с кем-то Псалтирь, поправляя друг друга, то это большая удача, потому что мы со временем, запомнив свой собственный вариант, просто перестаем видеть, чтó на самом деле написано в тексте.

+ + +

Всякий язык обладает некоторой цельностью фонетического строя: даже не понимая ни слова, можно на слух отличить итальянский от английского. Принятый в нашей традиции церковнославянский тоже имеет свои особенности звучания. Здесь нет взрывного звука «Г», но только фрикативный, как в украинской и южно-русской речи. Нет и аканья, характерного для московского говора, который сейчас у нас является стандартом русского: безударные «О» и «А» должны отличаться друг от друга. Окончания «‑ТСЯ» не должны превращаться в «‑ЦА», а «ЧТО» – во «ШТО». Окончания «‑ОГО» и «‑АГО» читаются как есть, не превращаясь в «‑ОВА» или «‑АВА». Буквы «ё» не случайно нет в церковнославянском: соответствующие звуки не должны появляться: «рожденнаго» не превратится в «рождённава». Не должно быть привычного нам оглушения согласных на конце слова: не следует произносить «рот» вместо «род». В слове «святый» ударение на втором слоге, а безударное «я» не должно вырождаться в «е» или «и». Распространенная ошибка при чтении Трисвятого заключается в том, что первые два раза «Святый» читают с ударением на первый слог, и только в третий раз – на второй. Видимо, это связано с ритмическими колебаниями, в которые впадает читающий, и об этом скажем позднее.
Ударения в церковнославянских словах во многих случаях отличаются от тех, что в русском, почему им нужно уделять особое внимание. Если учесть титла, то ясно, что именно за надстрочными знаками требуется следить в первую очередь, а ведь мы привыкли смотреть, главным образом, на буквы, полагая, что всякие мелкие значки поверху не так важны.

+ + +

Напомню некоторые особенности церковнославянского письма. Чтение шипящих согласных не зависит от того, какая за ними написана гласная – твердая или мягкая. В русском языке мы потому и учим правила про жи-ши, ча-ща, что по звучанию нельзя понять, какую там писать гласную. Соответственно, и в церковнославянском буквы юс малый и еры после шипящих служат только для отличия грамматических форм; читаются они точно так же, как азъ и иже:

В конце приставок и предлогов (изъ, подъ, надъ) вместо ера часто пишется ерок. Однако в приставках перед иже он не играет роли разделительного, то есть сочетание ерок + иже читается как еры; иногда в таких словах еры и пишется. Что касается буквы-диграфа отъ, то в нем над омегой надписана буква твердо, а еръ на конце не написан, но подразумевается, что нужно учитывать при чтении:

Из греческого пришли буквы, которых в русском мы уже не встречаем: кси, пси, фита, ижица, омега, зело. Все они, кроме омеги и зело, встречаются редко и только в заимствованных словах, так что нужно быть готовыми, чтобы они не застали нас врасплох. Заметим, что ижица может означать и гласный звук «И», и согласный «В»; для нашего удобства гласная ижица всегда имеет хоть какой-нибудь надстрочный знак, а согласная – никакого не имеет.

Из греческого же заимствовано правописание некоторых слов с сочетаниями ГГ, ГК, ГХ, которые читаются как НГ, НК, НХ.

Сокращенно (под титлом) в церковнославянском пишутся не второстепенные, как в русском, а главные и священные слова. Их, разумеется, надо хорошо различать. И в основном, тут нет трудности, кроме слов «преподобный» и «праведный», «чистый» и «честный», которые иногда путают. Кроме того (увы) приходилось слышать, как чтецы путают слова с титлом и без титла: «свято» и «сто», «Дева» и «два», «небо» и «ибо».

Остается еще отметить особенности знаков препинания. Тире и многоточия здесь нет; двоеточие может соответствовать точке с запятой и многоточию. В свою очередь точка с запятой – это знак вопроса. Запятые часто стоят не там, где мы привыкли их видеть; в частности, иногда (но не во всех изданиях) – вместо тире:

Заглавными буквами отмечены начала молитв, песнопений, стихов Писания. Для имен собственных заглавные буквы используются только в некоторых изданиях. Начало предложения, например, в середине стиха в псалме, обычно не отмечается заглавной буквой, зато новый стих начинается с заглавной буквы, даже если это середина предложения:

Вернемся собственно к технике чтения.

Когда мы читаем священные тексты, нужно помнить, что в первую очередь здесь не мы говорим, а нам Духом Святым посредством святых мужей и жен сообщаются глаголы жизни и истины. Отсюда следует несколько практических правил.
Во-первых, нельзя позволять себе бормотать и проглатывать слова. Если язык устал, или бывает, что мы сами устаем от собственного голоса, или если обстоятельства не позволяют читать вслух, то можно почитать молча, но не пробегая глазами, а мысленно произнося все слова как должно.

Не следует читать «с выражением», с разговорной интонацией и т. п. Одно дело, когда человек в каких-то обстоятельствах и под влиянием непосредственного чувства взывает кратким прошением к Богу или святым, и совсем другое, когда мы читаем молитвы по книге. Выразительная интонация призвана изображать чувства, которые в данный момент у нас не то есть, не то нет, и качество которых темно и трудноопределимо. Если механическое чтение само по себе плохо, то механическая выразительность просто ужасна: она превращает молитву в театральное представление; а ведь читая постоянно одни и те же молитвы, мы невольно заучиваем и интонации. Как избежать этих фальшивых эмоций и в то же время не скатиться в унылое и угрюмое бубнение? Для этого служит псалмодическое чтение, слегка напевное, на одной ноте. Конечно, учиться ему лучше на слух, с более или менее хороших образцов.

При этом заметим, что чтение за богослужением Евангелия или Апостола, священнические возгласы, дьяконские возглашения ектении – это не то же самое, что чтение молитв для себя, так что на них ориентироваться не надо. Напевность нужна только такая, которая позволяет избежать разговорных интонаций, поэтической или мелодраматической декламации.

Нужно избегать навязчивого ритма и так называемых «ныряний» голоса: когда каждый раз вдохнув, начинают следующий кусочек текста с нажимом, часто надавливая и понижая голос, а затем снова выныривая из ямы. Это очень навязчивая и заразная манера, обладающая и гипнотизирующим эффектом.

Помимо ныряний голоса по силе и высоте, бывают и непроизвольные движения: ритмичное раскачивание, переминание с ноги на ногу, перебирание руками страниц книги и т. п. Здесь правило простое: свои движения нужно контролировать, не делая ничего неосознанно и автоматически. Если вдруг нужно что-то сделать: открыть окно, поправить лампаду, в конце концов, отвлечься на какое-то срочное дело, мысленно или вслух скажем: «Господи, прости», потому что от беседы с Богом мы вынужденно отвлеклись на что-то другое.

Артикуляция должна быть более определенной, чем принято просто в разговоре. Мы проглатываем половину звуков, слабо раскрываем рот, иногда говорим, почти не шевеля губами, но тут это не годится.

Важно выбирать правильную скорость чтения. Учиться читать можно только медленно; а чтобы запомнить трудные слова и выражения, необходимо произносить их точно, правильно и отчетливо. Тот, кто привык торопиться, читая знакомые молитвы, иногда вообще не в состоянии прочесть медленно даже «Отче наш». Еще заметим, что опытные делатели молитвы способны молиться и читать как медленно, так и быстро: например, есть многие свидетельства, что святой Иоанн Кронштадтский часто молился прямо стремительно. Однако нам нужно избегать торопливости, при которой, даже успевая всё произнести, мы теряем благоговение; но не следует и тянуть нарочито, что способствует мечтательности.

Не следует пытаться набирать побольше воздуха: чем глубже вдохнешь, тем быстрее выдохнешь. Но и специально задерживать дыхание не следует: от этого может закружиться голова. Во всех отношениях нужно держаться умеренности и избегать крайностей.
Бережно, осторожно, внимательно, без суеты – это основное, что должно быть в нашем подходе к чтению священных текстов.

Если заметили, что ошиблись (или если нас поправили), надо прочесть еще раз то же место уже правильно. Это, можно сказать, покаяние на практике; к тому же, если этого не сделать, в следующий раз будет та же ошибка.

Сила звука должна быть достаточной, чтобы текст ничего не терял; слишком громкое чтение утомляет читающего, особенно когда читаешь наедине с собой. Для чтения за богослужением есть другие требования, и разговор о них отложу до другого раза.

Люди нашего века, в рясе ли они или во фраке, прежде всего внушают осторожность.

Свт. Игнатий (Брянчанинов)

Не надѣйтеся на князи, на сыны человѣческiя, въ нихже нѣсть спасенiя (Пс. 145:3) – здесь князи упомянуты только потому, что есть больший соблазн надеяться на сильных мира сего; но и во всех сынах человеческих нет спасения. И не только это, но Псалмопевец говорит, что всякъ человѣкъ ложъ (Пс. 115:1), к чему русская пословица добавляет: «и я тож». Зная свою подверженность самообольщению и пристрастиям, уязвимость для всякого рода искушений и заблуждений, мы не должны удивляться порой неожиданным поступкам окружающих. Одних из своих близких мы не должны считать своими врагами, даже если они и доставляют нам иногда трудности и огорчения: ведь мы знаем, что это не более чем слабость, и возможно, не столько их, сколько наша. Других людей, по каким-то причинам враждебных нам, приходится по возможности избегать – не столько потому, что они так плохи, а по нашей уязвимости, и потому, что мы не готовы стяжать венцы невинных страдальцев; а это, в свою очередь, потому, что мы не столь уж невинны, хотя бы в данном конкретном случае вины нашей и не было.

Нужно учитывать и существование тех, которых Апостол назвал сожженными совестию (1 Тим. 4:2); учитывать и то, что иные люди способны на поступки и побуждения далеко за пределами того, что нам представляется вероятным.

В современной психиатрии известно явление социопатии, то есть расстройства личности, при котором поврежден не ум, а способность взаимодействия с людьми и восприятие моральных норм. Это не такая уж редкость, и хотя ставить диагнозы – не наше дело, но при столкновении с подобными проявлениями жизненно необходимо понимать, что происходит. Есть принципиальное различие между слабостью, подверженностью искушениям и заблуждениям – с одной стороны, и глубоким повреждением самого отношения к морали и чувствам других людей – с другой. От нас не требуется глубоко разбираться в чужом устроении: все, например, понимают, что нужно по возможности ограждаться от общения с очевидным мошенником, не вникая в то, на что он способен и как далеко может зайти, пользуясь нашей доверчивостью, жадностью или тщеславием. Мы должны руководствоваться не стремлением судить других, а заботой о себе; и притом не только о физическом выживании и материальном благополучии, но и о душевном здравии, которое легко можно повредить, добровольно общаясь с теми, чьи понятия о морали радикально отличаются от наших.

Признаками социопатии считают в первую очередь отсутствие привязанностей, неумение сочувствовать другим людям и происходящую отсюда уверенность в том, что и другие на самом деле не испытывают ни привязанности, ни сочувствия. С точки зрения социопата выражение всех этих чувств – не более чем лицемерие или средство манипуляции. Моральные нормы воспринимаются как условность, которой человек следует только до тех пор, пока это служит его целям.

Социопатия нередко проявляется в виде домашнего насилия, причем иногда кажется, будто муж (или иногда жена) со временем меняются, превращаясь из внимательных и заботливых в жестоких до садизма. На самом деле зачастую изначальная моральная искаженность проявляется тогда, когда человек ощущает себя в сильной позиции, так что ему уже нет нужды считаться с теми, кто с ним связан и от него зависит. Однако изредка и до того проскальзывают действия, которые должны бы насторожить, подсказать, что человек не таков, как кажется на первый взгляд. К сожалению, на эти сигналы часто закрывают глаза, потому что они заглаживаются лестью, усиленной заботой, оправданиями, глубочайшими извинениями, подарками. Мы падки на лесть и не любим неприятных истин, а результатами бывают неудачные браки и поломанные судьбы.
В преступной среде социопатия – не редкость, и здесь есть разница между теми, кто становится преступником по слабости, подчиняясь соблазну и обстоятельствам, и теми, кто не видит в преступлении ничего особенного.

Иногда те же свойства проявляются, когда человек становится начальником, особенно в ситуации, когда подчиненные не могут просто уволиться. Особая статья – социопаты в церковной или вообще религиозной среде: не только священнослужители или духовные лидеры, но зачастую скромные помощники таковых, претендующие на то, чтобы заведовать распределением не только земных благ, но и небесных.

Характерна для социопата и способность лгать без смущения и с большой убедительностью, а в частности – лгать в глаза и тем, кто понимает, что это ложь, но ничего не может с этим поделать. Нужно заметить, что похожие проявления встречаются нередко у детей, как и неожиданная жестокость; однако у детей это связано с тем, что они еще плохо умеют соотноситься с реальностью. Когда ребенок говорит, что занавески порезал не он, а соседская девочка, то отчасти надеется, что при известном усилии это может стать практически правдой. Опыт учит ребенка, что таким образом воздействовать на реальность не получится; точно так же на опыте он узнает боль и страдание, и учится сострадать другим. Но социопат получает удовольствие как от жестокости, так и от лжи, когда она очевидна, по принципу: а что вы мне сделаете?

Физический и материальный ущерб, риск оказаться втянутыми в опасные авантюры или даже в преступления, угроза для наших близких – это не самое страшное, чем может грозить общение с социопатом. В чем здесь главная опасность и почему часто единственным полезным советом является избегать таких людей по мере сил?

Более или менее нормальный человек обычно не имеет в виду самой возможности подобного душевного устройства, такой жестокости и лживости. И это как раз именно нормально: нельзя допускать, чтобы в повседневной жизни мы подозревали в людях такие жуткие свойства. Предусмотрительное предположение худшего в окружающих отравляет нашу собственную жизнь, превращая нас в человеконенавистников. Скольким нуждающимся мы откажем в помощи и сочувствии, заподозрив, что они нас могут обмануть? К тому же не в меру подозрительный, никому не доверяющий человек не менее, а более уязвим: он одинок, лишен совета и помощи, беззащитен перед манипуляторами.

Но есть и другая сторона дела. Именно из-за того, что нормальный человек бывает не готов встретить откровенную лживость, эгоизм, жестокость, при соприкосновении с проявлениями социопатии он нередко включает защитный механизм, исключающий эти проявления из восприятия и опыта. Для этого есть две возможности: игнорирование и оправдание. То и другое не только опасно в практическом смысле, но угрожает и душевному здоровью. Часто эти механизмы включаются тогда, когда избежать общения с социопатом невозможно или очень трудно, если для этого требуется пойти на жертвы, лишиться знакомого круга общения, привычного уклада жизни и тому подобное. Тогда человек начинает не видеть или забывать очевидное – это первое средство; дело может доходить практически до провалов в памяти, и это очень опасно, как всякое отрицание реальности. Другой вариант – оправдание; и в этом случае особенно худо, если в результате человек становится союзником и соучастником социопата. Так от домашнего насилия нередко страдают дети, когда один из супругов оправдывает жестокость другого ради своего душевного комфорта. О крайних проявлениях такого соучастия по слабости не хочется и говорить, но вообще-то важно понимать, что если человек в силах положить предел издевательству, жестокости, насилию, но не делает этого, а старается закрыть глаза или найти рациональное объяснение иррациональной злобе, – он несет ответственность как соучастник чужого греха и преступления.

Мы должны сознавать, что и более тонкие искушения и не столь заметные грехи могут привести к погибели, а лучшим доказательством того, что такая опасность реальна, являются именно человеческие злодейства, как впрочем, и бедствия, которым подвержен этот мир. По милости Божией человек после грехопадения огражден от непосредственного общения с падшими духами, и как правило, их не видит. Однако иногда в людях мы видим отражение плодов того же отпадения от Бога, которое возобладало над бесами. Ужас, который подчас внушает человеческая злоба и лживость – слабое отражение того ужаса, который вызывает не ограниченная краткостью земной жизни и немощью плоти бесовская злоба. Остережемся, позаботимся о своем спасении, видя, что погибель близка и приносит страшные плоды даже в этой временной жизни. Мир во зле лежит – не случайно, не по недоразумению, и от этого обстоятельства нельзя отмахнуться, спрятаться за розовыми очками: не на безрассудном оптимизме основана радость истинных христиан о Господе. Она основана на том, что Господь победил мир, и сделал преддверием рая многоскорбную земную жизнь, которая прежде была преддверием ада для отпавших от Бога разумных существ.

В недавней заметке шла речь о технике чтения церковнославянских текстов применительно к домашней молитве. Несколько слов скажу и о чтении за общим богослужением.

Практически всё, сказанное о домашнем чтении, разумеется, нужно иметь в виду и в этом случае, и даже более того.

Надо заметить, что по причине крайней скудости современной нам церковной жизни часто за богослужением читают и поют просто более или менее к тому способные миряне, хотя вообще-то читать должны специально посвященные на это служение чтецы – согласно правилам, установленным с древнейших времен. Можно тут провести такую аналогию: для богослужений строятся и освящаются храмы, хотя по необходимости служить можно и в обычных помещениях. Отсутствие храма не должно препятствовать богослужению, но и пренебрегать созиданием храма нельзя, если есть к тому малейшая возможность.

В нашей стране Всероссийский Собор 1917–1918 годов после значительной дискуссии постановил: «В исключительных случаях допускать женщин к исполнению должности псаломщика со всеми правами и обязанностями штатных псаломщиков, но без включения в клир» (определение от 7/20 сентября 1918 г., выделено мною). Важным аргументом было уже начавшееся гонение на Церковь, и в дальнейшем это оказалось практически необходимым снисхождением к бедственным обстоятельствам, из которых мы уже более века не можем выбраться. Такого рода икономия, однако, не должна становиться правилом, и не должна применяться тогда, когда без нее можно обойтись.

В «Церковных правилах Святых Апостолов» сказано, что чтец исполняет служение евангелиста, потому что «наполняет уши неразумеющего». Мы должны помнить, что произносимые слова Апостольских посланий, псалмов, песнопений или молитв – священны, и представляют собой не человеческие измышления, а изречения Святаго Духа, которыми чтецы и певчие оглашают и освящают слух всего церковного народа.
Поэтому внимание к самим читаемым словам – первостепенно. Забота о технике чтения, когда она еще хромает, не должна отвлекать от смысла слов; а уже сложившийся навык не должен приводить к легкомысленной небрежности.

И начинать, и продолжать чтение надо с молитвой, не забывая о ней никогда.

Чтецы и певчие – уста молящихся, а отсюда вытекают многие практические выводы.
Простые ошибки (например, в ударениях), даже если они не повреждают смысл читаемого, наносят вред слушателям, отвлекая их от молитвы, и за это чтец несет ответственность. Но из-за ошибок может происходить и нарушение смысла, вплоть до богохульства, так что их нужно всеми силами избегать. Первое средство – практика домашнего чтения. Второе – подготовка к службе: по возможности заранее просматривать богослужебные книги, чтобы читаемое не оказалось неожиданностью. К тому же не только уставщик или кто-то другой, отвечающий за порядок богослужения, но и каждый его участник должен стараться заранее сообразить, каков будет этот порядок, какие и в какой последовательности понадобятся книги.

Правилом является ничего не читать на службе по памяти, кроме разве предначинательных молитв; и не переставать следить глазами по тексту, даже если он хорошо знаком. Если же он знаком не очень хорошо, то читая, нужно взглядом захватывать несколько идущих впереди слов, чтобы они не застали нас врасплох. Если случится ошибиться, и заметишь сразу (или кто-то подскажет), нужно немедленно поправиться: это покаяние на практике. Конечно, если спохватился слишком поздно, с этим уже ничего не поделать, но каяться в допущенных ошибках необходимо.

Скорость чтения должна быть такой, чтобы не приходилось замедляться на малознакомых словах и выражениях. Случается, например, что чтец во время шестопсалмия на 102 псалме («Благослови душе моя, Господа») ускоряется, почуяв знакомы стихи, а на следующем 142-ом опять вынужденно замедляется. Такого быть не должно: молящимся в храме не нужно знать, какие псалмы чтец знает лучше, а какие хуже.

Чтец вообще не должен привлекать к себе лишнего внимания; лучше всего, если молясь во время службы, о самом читающем можно просто забыть. Это «лишнее внимание» может быть привлечено ошибками, неуместной выразительностью, поспешностью или нарочито замедленным чтением, суетливыми движениями и тому подобным.

Неприлично, если чтец едва открывает рот или мямлит слабым голосом: внимание и полное доверие к священным словам подразумевает усердие и определенность артикуляции. Не следует ни бормотать, ни тараторить, и у слушателей не должно возникать ощущения, будто чтец куда-то опаздывает.

Театральная выразительность даже в лучшем случае отвлекает молящихся, а то и раздражает или, напротив, увлекает в чувственность и неуместные эмоции.

От опыта внимательного чтения приобретается осмысленность, а она будет естественно проявляться через разумно поставленные паузы, правильно размещенные смысловые ударения, некоторые легкие акценты. Отсюда будет происходить помощь молящимся, а не развлечение.

Если чтец не понимает того, что читает, то слушающие тем более не поймут.

Внешнее поведение

По возможности следует стоять прямо, не переминаясь с ноги на ногу без необходимости.
Не раскачиваемся, не киваем головой в такт (это особенно часто бывает при «ныряющем» чтении). Бывает, что невнимательные к таким вещам чтецы буквально гипнотизируют сами себя и слушателей.

Стараемся не теребить ничего руками, не мусолим страницы, не мнем свечу в руке. Вообще полезно контролировать свои движения на службе, как и во время домашней молитвы: во всём, что делаем, включая крестное знамение или поклон, надо отдавать себе отчет.

Не кланяемся в то время, когда читаем или поем, а только во время перерыва в чтении, иначе звук «плавает» и пропадает. Преимущество двух хоров на службе состоит и в том, что пока один поет, другой может кланяться, как отмечено в некоторых местах в Типиконе.
Однако не следует забывать, что слушающие чтение кланяются, например, на Трисвятом, а при слишком быстром чтении они этого просто не успевают.

Креститься во время чтения тоже следует не часто, чтобы не сбиться; во время пения это вообще едва ли возможно.

Дыхание

Вдыхаем всегда носом: от этого зависит правильность выдоха, а значит, и чтения. Если нос не дышит, то громко читать не рекомендуется: может закружиться голова, не говоря уже о гнусавом звучании.

Вдох не должен быть слышен; для этого дышим нижней частью легких – мышцами живота или раздвигая ребра. Плечи и верх грудной клетки остаются в покое: со стороны не должно быть видно, что мы дышим.

Не стоит пытаться набрать побольше воздуха перед чтением или во время паузы: лишний воздух все равно сразу же автоматически выдохнется.
Выдох должен быть экономным, без рывков, чтобы звучание было ровным, и чтобы не пришлось окончание фразы «выдавливать» с трудом.

Паузы для вдоха должны делаться через примерно равные промежутки, сообразно со смыслом и знаками препинания в тексте.

Подача звука

Голосовые связки не следует напрягать, чтобы не сорвать голос и чтобы звук не давил на слух молящихся. Желательно, чтобы при чтении резонировали носовые и лобные пазухи, а не горло, не нёбо и не грудь: тогда голос звучит легко и естественно.

Для того, чтобы этому научиться, можно посоветовать такое упражнение: петь одну нотусначала с закрытым ртом (звук «М»), стараясь почувствовать вибрацию именно носа и лба, а не губ. Когда это получится, открыть рот и продолжать петь, сохраняя то же место резонирования.

При этом воздух должен идти изо рта, то есть чтение не должно звучать в нос.
Существуют искусственные приемы подачи звука («купол» во рту, горловое пение и т. п.), но они мало подходят для церковного чтения и пения, и их следует избегать, как и искусственной мимики: не раздуваем ноздри, не поднимаем брови и не киваем головой в такт чтению.

Силу звука для чтения нужно выбирать с некоторым запасом, чтобы при необходимости можно было усилить звук (например, в конце «Отче наш» или на «благослови» – подавая этим знак священнику).

В голосе не должно ощущаться напряжения, следует избегать вибрации (дрожания) голоса.
Высоту тона при чтении нужно выбирать такую, при которой легче всего звучит голос. Церковное чтение обычно бывает в один тон, кроме незначительных повышений и понижений. Есть и некоторые традиционные изменения тона, почти мелодии, в конце чтений Апостола или паремий, которым следует учиться со слуха, когда обычное ровное чтение освоено.

Святитель Игнатий (Брянчанинов) пишет, что читать должно «природным голосом, без отяготительного для слуха и совести напряжения»; и действительно – искусственное напряжение отягощает не только слух, но и совесть.

Следует сообразовываться с акустикой помещения. В большом храме (если кому случится там читать) нужна бόльшая сила звука, однако и само помещение помогает звучанию; в простой комнате такой помощи нет, но нет и необходимости посылать звук вдаль. Излишняя громкость, несообразная с размерами помещения, утомляет слушающих, а недостаточная – лишает возможности воспринимать и тем самым полноценно участвовать в божественной службе.

Иногда бывает, что голос никак не звучит (особенно с утра или в начале чтения) – тогда не нужно его пересиливать; надо дать голосу распеться, читая сначала не очень громко, но правильно.

Звучанию голоса помогает подвижная, отчетливая артикуляция. И певчим тоже нельзя забывать об отчетливости произношения, чтобы за старательно воспроизводимой мелодией не терялись слова.

В целом звук должен идти легко, без напряжения; окраска голоса спокойная, естественная; звучание – устойчиво постоянное и по силе, и по высоте.

+ + +

Чтение и пение за богослужением – прекрасная возможность узнать службу лучше, помочь другим и себе, а также и смиряться, потому что упущения или затруднения практически неизбежны. Важно помнить, что это дело Божие, требующее усердия и благоговения, спасительное даже в тех случаях, когда оно сопряжено с трудностями и искушениями. Если кого-то одолевает робость, то нужно понимать, что происходит это от тщеславия точно так же, как происходят от него самонадеянность и самодовольство.

Приветливым оазисом в покаянной пустыне Поста светится праздник Благовещения Пресвятой Богородицы, возвещение радости и избавления, и преддверие Пасхи. Очень редко Благовещение бывает позже Пасхи, а иногда – в самый этот день. Такое совпадение называется Кириопасхой, то есть Пасхой господственной, а что именно это означает, можно понять из синаксаря – поучения, помещенного в Триоди на день Пасхи:

Синаксарь говорит, что Благовещение совершилось в тот же день, в который прежде был сотворен мир, и в который он был обновлен Воскресением Христовым. Однако церковный обычай положил праздновать Благовещение всегда 25 марта (по юлианскому календарю), в то время как Пасха перемещается в зависимости от лунного круга и седмичного; так что встречаются два эти празднования крайне редко: за весь XX век такое произошло дважды, и дважды ожидается в XXI веке.

Преимущественное предварение Пасхи Благовещением, конечно, утешительно для постящихся, а также позволяет не затмеваться памяти этого великого события ослепительным светом Праздника праздников. В нынешнем, 2024 году Благовещение совпадает хотя и не с Пасхой, но с еженедельным празднованием Воскресения Христова, а также и с поклонением Кресту, которым отмечается середина Четыредесятницы. Так что в этот день мы не только прославляем «спасения нашего главизну», начало обновления мира, когда «Сын Божий Сын Девы бывает» – становится Сыном Девы, в Себе Самом соединяя с Собою сотворенное естество; но вместе с тем мы почитаем Крест и Воскресение, то есть победу над смертью, которой наше естество некогда покорилось по причине падения.

Великим Постом церковный Устав предлагает чтения из трех избранных книг Ветхого Завета, в том числе и из книги Бытия. Начальные стихи ее – повествование о первых трех днях творения – читаются также и в те дни, когда празднуются важнейшие спасительные деяния Христовы: в кануны Рождества и Богоявления, а также на вечерне Великой Субботы; и вот в начале Поста Церковь тоже обращает наше внимание на эту отправную точку – начало миротворения. Путь Великого Поста – это подготовка к воспоминанию обновления мира во Христе, и начинаем мы его с повествования о сотворении мира.

Когда-то я помещала здесь целую серию заметок о сотворении мира, о святоотеческом учении на этот предмет, а также об эволюционизме и неудачных попытках согласовать Писание и Предание Церкви с той широко распространенной системой взглядов, которая многим представляется научной и объективной. И сегодня хочу напомнить вкратце некоторые вещи.

Первое, что говорит нам Писание о происхождении видимого мира – это то, что он сотворен Богом, извлечен из небытия всемогущим Божественным повелением. Бытие мира – чудо в самом строгом смысле слова, то есть такой факт, который принципиально не может быть объяснен научным способом. Не потому не может, что наука еще до этого еще не дошла, но потому, что она изучает уже существующий мир и его законы, но не может объяснить, как мир и его законы пришли в бытие. Всё, что мы узнаем, изучая этот мир, свидетельствует о его конечности, об ограниченности его во всех смыслах, так что приписывать ему самобытность или извечность – то же, что наделять конечное бесконечными свойствами. Вот почему материализм по сути своей означает обожествление материи.

Отличие сотворения мира от прочих Божественных чудес только в том, что свидетелями последних были или бывают отдельные люди, так что при желании им можно и не верить или просто игнорировать такие свидетельства. Но существование мира, то есть результат того первого и великого чуда, – у всех перед глазами, его невозможно игнорировать, так что неверующим в Творца остается придумывать свои объяснения, и конечно, в наши дни такие объяснения должны выглядеть хотя бы по внешности научно.

Часто на современного человека странное и даже парализующее впечатление производит представление об огромности Вселенной, в которой Земля по своим размером является мельчайшей частицей. По этой причине простое повествование Писания о творении многим кажется слишком наивным, ведь обо всех этих галактиках оно умалчивает. Однако святые Отцы обращают внимание на то, что Писание сообщает только необходимое для нашего назидания, и не обременяет слушателей сведениями, не идущими к делу, тем более такими, которые и помимо Откровения можно так или иначе узнать из наблюдений. При этом и ложных сведений о мире оно не сообщает, и хотя в древности бытовали самые разные представления об устройстве Вселенной, но святые всех времен никогда ими не руководствовались. Так, вопреки всем историям о слонах, черепахе и тому подобном, книга Иова говорит о Боге: повешаяй землю ни на чемже (Иов 26:7), – то есть буквально, что Он повесил землю ни на чем; вслед за Писанием и древние Отцы Церкви не принимали в расчет предположения современных им мудрецов, пытавшихся объяснить, почему ни Земля, ни светила никуда не падают.

Что касается как будто избыточных размеров Вселенной по сравнению с размерами Земли, то именно в этом можно увидеть свидетельство безконечного величия Творца, для которого огромное ничем не отличается от самого малейшего, и множество галактик не значительнее и не сложнее дождевого пузыря на поверхности воды.

Важнее всего понимать, что краткий рассказ Писания о сотворении мира – это рассказ не о естественных процессах, а о сверхъестественных событиях: о мгновенном появлении неба и земли, о явлении света по повелению Творца, о смене дня и ночи прежде сотворения светил, о том, как сухая земля отделилась от морей, и как, по выражению святителя Василия Великого, выбежали из земли деревья и сгустились кустарники, когда всесильное Слово Божие повелело им произрасти. Никакой человек – ни древний и необразованный, ни современный и ученый – не был свидетелем ничего подобного, не был свидетелем появления всего, что прежде никогда не существовало. В нашем опыте не с чем сопоставить эти события, и свидетельства о них мы можем только принять как есть, сознавая, что тут мы не в состоянии ничего ни прибавить, ни убавить.

Всё, имеющее начало, имеет и конец. О конце этого мира немногое необходимое тоже сообщает нам Писание. Если говоря о творении мира, Псалмопевец сравнивает небо с палаткой (Пс. 103:2) по той легкости, с которой простер его Бог, то о последнем дне Откровение говорит, что небо совьется как свиток (6:14), то есть совершенное изменение его произойдет так же просто, как сворачивается книжный свиток, когда чтение окончено. Чудесно начало и чудесен конец временного бытия мира, переходящего к иному существованию в жизни будущего века.

Отсюда можем заключить, что если, рассчитывая расстояния до звезд, приходят к выводу, что свет от них дошел до нас за миллиарды лет, то это отнюдь не означает, что вещественный мир существует так долго. Такое предположение основано на экстраполяции нынешних физических законов на ту область, где они заведомо не действовали – на само время чудесного явления неба, земли и светил.

Больше всего спорных предположений было сделано по поводу продолжительности дней творения, как будто это имеет какое-то принципиальное значение. Разница между современным «научным» представлением о происхождении мира и тем, что мы находим в Писании, заключается не в длительности. Это просто совершенно разные картины мира: «естественная», которую пытаются нарисовать, исходя из веры в самобытную материю с неизменными законами, и чудесная, где знакомый нам мир одновременно и велик, и ничтожен, как извлеченный из небытия и содержимый в бытии одним только Божественным Словом. «Естественная» картина на самом деле не имеет под собой никакого научного обоснования, да и вообще никакого основания, кроме неверия в Творца. И если вам скажут, что повествование Писания о сотворении мира ненаучно – нет смысла спорить, потому что научного объяснения бытия мира просто не существует.

В неменьшей степени это относится и к другим двум чудесам: чуду жизни и чуду разума и самосознания. Удивительно, что эти три вещи, самые близкие нам и самые обыденные, являются самыми необъяснимыми и непостижимыми. Мы можем изучать подробности физических законов, наблюдать проявления жизнедеятельности, анализировать работу сознания. Но что такое само вещество, сама жизнь, само самосознание человека? Как они, не быв прежде, вдруг пришли в бытие? Нет ни малейшего намека на научные ответы: это Божии чудеса, на которые многие смотрят равнодушно просто в силу привычки.

Идеологи материализма ухватились за идеи Дарвина о происхождении видов. Казалось, вот оно: найден способ объяснить помимо Бога хотя бы факт существования жизни и ее разнообразия. Правда, из самых общих соображений можно было бы догадаться, что идея эта не более научна, чем попытки построения вечного двигателя. Развитие наук чем дальше, тем более обнажает неправдоподобность предположений о том, что жизнь вообще и всё разнообразие видов могли образоваться сами собой. Например, Дарвин еще исходил из предположения, что благоприобретенные признаки могут наследоваться, то есть, грубо говоря, у тех животных, которые тянули шеи, потомство будет более длинношеим. Правда, это не объясняет, как можно путем упражнений развить, например, не существовавшие прежде глаза; однако открытие генетики положило конец даже такой иллюзорной надежде: оказалось, что механизма наследования приобретенных признаков просто не существует. Собственно, и все основные положения, выдвинутые Дарвином, оказались несостоятельными, а никакой замены им не было найдено, кроме, пожалуй, мистических идей Шардена о некоей силе, изначально присущей материи, благодаря которой она и развивается от простого к сложному. Впрочем, такие явно идеалистические мысли, конечно, не вписываются в «научную» картину эволюции, так что она повисает в воздухе, оставаясь неопровергнутой по той же самой причине, по которой нельзя опровергнуть научным способом никакую религию или идеологию. Да, при всей славе «научности» эволюционизм – это именно идеология или некое верование, и держится на том, что ему нет материалистической альтернативы. Жизнь в ее разнообразии существует, и это факт, нуждающийся в объяснении. Если Творца не признавать, то что остается? – только воображать, что всё это произошло случайно, само собой. Невероятность такого объяснения слегка скрашивается только воображаемыми миллионами лет, перед которыми пасует человеческий опыт, а в результате, доверяя псевдонаучным басням, многие свысока смотрят на простые истины, о которых говорит Писание.

Поэтому в нынешний праздничный день мне и захотелось вспомнить это первое чудо – чудо сотворения мира, пока мы продолжаем следовать по пути ежегодных церковных воспоминаний к торжеству спасительного Христова Воскресения.

Вот и завершилась Великая Четыредесятница, и мы перешли к священным воспоминаниям последних дней земной жизни Спасителя. В пяток шестой седмицы мы слышали, или же пели сами, или хотя бы читали: «Душеспасительную совершивше Четыредесятницу, возопiимъ: радуйся, граде Виѳанiе, отечество Лазарево» и прочее.

Хотя бы напоследок и вдогонку хочется сказать несколько слов о значении установленных в Церкви постов. Накануне Поста мы пели: «Воздержанiемъ тѣло смирити вси потщимся», и во всех отношениях именно к смирению должны бы приводить нас постные дни. Однако по-мирски часто судят так, будто грешная и разслабленная жизнь как раз смиренна, а воздержанием и всяким подвигом увлекаются гордецы, воображающие, будто они лучше прочих людей. Искаженные мирские понятия возникают не на пустом месте: ведь мы и правда очень склонны придавать цену своим усилиям, и если не прямо гордиться, то по крайней мере испытывать некоторое довольство собой, когда нам хоть чего-то удается достичь. Не питаясь тщеславием или гордостью, необыкновенно трудно бывает подвигнуть себя на какие-то усилия. А особенно трудно смиряться, когда мы окружены людьми, живущими совершенно не по-христиански, так что на их фоне мы начинаем выглядеть чуть ли не подвижниками, стоит нам хоть немного попытаться привести свою жизнь в порядок.

Именно для того, в частности, и существуют церковные правила о постах, как и молитвенные правила, чтобы мы могли соотноситься с ними, а не с мирскими обычаями. Нужно быть действительно смиренным человеком, чтобы не увлекаться гордостью и тщеславием, беря на себя произвольные подвиги; но в следовании церковным установлениям нет ничего выдающегося, и если на этом поприще что-то удается (далеко не всегда), мы должны сознавать, что не делаем ничего особенного. Для этого мы должны решиться принимать церковные правила как должное, а не как благие, но необязательные пожелания. Поводом для легкомысленного отношения к церковным правилам часто бывает как раз их строгость и наша неспособность следовать им в полной мере. Слишком рано сдаваясь без борьбы, мы склоняемся к мысли, что правила написаны не для нас, и выбираем себе более удобные ориентиры. Однако в этом случае теряется главное: возможность деятельно смиряться, узнавать на опыте свою немощь, не столько физическую, сколько духовную, состоящую в неспособности действовать по Боге, а не по страстям тщеславия и самонадеянности.

Смирение и терпение – христианские добродетели, которые зачастую, и совершенно неверно, воспринимаются как пассивные: смиренно складываешь руки, закрываешь глазки и терпеливо смиряешься. На самом же деле вся деятельность христианская должна иметь целью приобретение смирения и вести именно к смирению, которое обретается из опыта усилий следовать заповедям Божиим и церковным правилам. Признак неразумного подвига –самодовольство; лучше всего это заметно, если мы начинаем смущаться несовершенствами окружающих или презирать их. Но то же самое самодовольство и самоуспокоение происходит и от расслабления, от отсутствия усилий, от пренебрежения церковными установлениями.

То же можно сказать и о терпении: часто мы понимаем терпение только как нечто пассивное, как простое существование на фоне неприятностей и скорбей. Но наличие скорбей очень часто не зависит от нашей воли, и терпеливое их «перенесение» на деле нередко означает простую невозможность ничего изменить, несмотря на весь наш ропот и уныние. С другой стороны настоящему терпению не всегда препятствует деятельность, направленная на исправление положения; хороший пример – лечение во время болезни. Один терпеливо и без ропота переносит болезнь, принимая доступное лечение, а другой, может быть, отказывается от лечения, ропща и жалуясь, жалея себя и изводя родных и близких.

Во всех отношениях деятельность и бездействие имеют значение в зависимости от того, чему они служат в нас, чему посвящены – не в мечтах и декларациях, а реально и практически. И вот эти постные дни, которые мы переживаем накануне Светлого Христова Воскресения – благоприятное время для трудов и усилий, для того, чтобы лучше узнать себя, и для того, чтобы приобрести полезные навыки и привычки. Если хоть к чему-то полезному нам удалось приучить себя за это время, попытаемся не растерять этот навык по окончании поста. Если же многое не удалось – оплачем себя, принесем свое сокрушение всё ведущему Богу и смиримся, то есть вооружимся недоверием к себе и надеждой на помощь Божию, чтобы без уныния вновь и вновь при всякой возможности, то так, то иначе преодолевать худой навык, и в этой борьбе прилепляться к Богу.

Христос Воскресе!

В самом начале Пасхального богослужения мы слышали эти стихи из начала 67 псалма, и к ним еще один из 117-го: «Сей день, егоже сотвори Господь, возрадуемся и возвеселимся вонь». Мне хотелось разобрать некоторые слова и выражения именно 67 псалма, так что начну с этих стихов. Они могут вызывать некоторое недоумение: откуда эта радость о гибели грешников в светлый день Пасхи?

Однако Отцы говорят, что грешниками здесь названы в первую очередь демоны, как первыми породившие грех и научившие греху человеческий род. Воскресение Христово означает победу над их властью, залог освобождения людей от власти греха, от проклятия и смерти. Спасительная и светозарная ночь Воскресения является провозвестницей (как поется в каноне Пасхи) «свѣтоноснаго дне востанiя», то есть не только самого воскресного дня, следующего за пасхальной ночью, но и будущего дня всеобщего воскресения, когда совершенно расточится вся сила врагов Божиих.

Однако вместе с демонами погибнут и те, кто совершенно уподобится им. Святитель Иоанн Златоуст пишет, толкуя Евангелие от Матфея:

Поэтому в псалмах слова о гибели врагов всегда должны напоминать нам о победе Христа над бесовской силой и понуждать заботиться, чтобы мы не оказались среди тех, кто расточится от лица Христова. В последний день этого мира, когда Бог будет всяческая во всехъ (1 Кор. 15:28), сама благодать Божия будут опалять и мучить возлюбивших тьму, а не свет по причине злых своих дел (Ин. 3:19).

Да воскреснетъ: этот глагол означает вообще «восстанет», «воздвигнется» – не обязательно из мертвых; псалом призывает Бога проявить Свою силу, явить спасение людям. А совершенное исполнение этого прошения мы видим в воскресении из мертвых Сына Божия.

Воспойте и пойте – здесь два разных глагола переданы родственными славянскими словами, которые так же парно встречаются и в других местах Писании, например: воспѣвающе и поюще въ сердцахъ ваших Господеви (Еф. 5:19). Однако второй из них (греч. ψάλλω) буквально означает игру на струнных инструментах (ср. псалтирь), почему иногда толкуют это двоякое выражение в смысле прославления Бога и в словах, и в деятельности. Но и в любом случае эти два глагола говорят о разнообразии прославления, которое должно охватывать всю жизнь верных. И сказано не только воспойте Богу, но и пойте Имени Его: ведь мы знаем Бога только в меру, которую Он Сам открыл Своим творениям, и можем воспевать и призывать Его только потому, что Он открыл нам Свое Имя.
Единомысленными, по объяснению многих Отцов, здесь названы не те, что согласны друг с другом, а те, кто сам в себе чужд двоедушия и не колеблется в стремлении к Богу.
Изводя окованныя мужествомъ – здесь нужно знать, что слово «мужествомъ» относится не к окованным, а к слову «изводя»: Бог изводит окованных (из их связанного состояния), и изводит их мужеством, то есть Своим могуществом и силой. Сын Божий, став человеком и мужеством претерпев поношения и Крест, извел из погибели окованных.
Другие, кого тоже изводит Бог, – это преогорчевающыя (то есть прогневаляющие Его); некоторые из Отцов разумеют под окованными язычников, а под преогорчевающими – иудеев (ср. Иез. 12:27). И изводит живущих не только во гробах нечестия и греха, но и прямо во гробах, потому что и до ада сошел Спаситель, ища заблудших. Это совершил Тот Самый, кто прежде вел народ Израильский из Египта, о чем говорят следующие стихи, часть которых почти дословно повторяет слова песни праведной Деворы (Суд. 5:4).

Небеса кануша: в современном русском «кануть» значит «исчезнуть, внезапно пропасть». Но буквально это то же, что «капнуть»: отсюда и нынешнее значение – исчезнуть, как оброненная капля. А здесь кануша значит «источили капли» (иначе говоря, искапали), то есть небеса одождили манну, и не сами по себе, а действием Божиим, отъ Лица Бога Сiнаина, Бога, давшего на Синае Закон. И Само Слово Божие сошло на землю как истинная небесная роса, таинственно воплотившись от Пресвятой Девы.

Дождь воленъ отлучиши, то есть отделишь, уделишь им этот небесный дождь, прообразом которого являлась манна: это Евангельское слово – вольный дождь, потому что приемлется добровольно, верою; а также и потому, что Сам Бог благоволит о приемлющих его.
Изнеможе: изнемог народ Божий, когда уклонялся в идолопоклонство и прочие грехи; Ты же совершилъ еси е (его) – сделал совершенным, призвав проповедью Евангелия. Здесь может вводить в заблуждение союз «и» перед словом «изнеможе», как будто вслед за одождением пришло изнеможение, но на самом деле это переход от одной мысли к другой, как часто бывает в псалмах: сначала сказано о дожде, затем – о том, из какого состояния благодать Божия извела людей.

Животная Твоя живутъ на ней – животными называются в общем смысле все живые существа, а здесь – поистине живые, ожившие благодатью, Апостолы и все верные. Слова «на ней» относятся к достоянию (греческое слово κληρονομία, действительно, женского рода), к земле Божией, уготованной нищему человечеству, обнищавшему грехом, но познавшему свою нищету, по слову Евангелия: блажени нищiи духомъ (Мф. 5:3).

Спасительное слово Господь даровал Апостолам, благовѣствующымъ силою многою, с чудесами и знамениями.

Далее пророческие слова псалма становятся настолько плотными и переполненными смыслами, что не так легко их разложить и воспринять. Царь силъ возлюбленнаго – Царь как безплотных сил, так и Апостолов, которые суть Его силы в этом мире. Он – Царь возлюбленного народа Божия; по другому же толкованию сами эти посылаемые на проповедь силы – Возлюбленного Сына Божия (Мф. 3:17).

Красотою дому раздѣлити корысти: «красота дому» – то же, что «красота дома» Божия, то есть благодать. Ради нее и ею Апостолы по жребию проповеди разделяют корысти – добычу, которую они исторгают у похитителя – дьявола, то есть людей, привлеченных Евангельской проповедью.

Аще поспите посредѣ предѣлъ: если вы, Апостолы, найдете упокоение в этих данных вам от Бога пределах, то есть если люди примут ваше благовествование, а также и вы в этих пределах встретите кончину, тогда –

Крилѣ голубинѣ посребренѣ, и междорамiя ея въ блещанiи злата: так изображена красота Церкви. Крылья – два Завета, или же очищенное, подобное серебру, более простое и всех охватывающее учение. А междорамие, то есть междуплечие, блистающая златом сердцевина – совершенная премудрость, постигаемая совершенными.

Внегда разнствитъ Небесный цари на ней, оснѣжатся в Селмонѣ: когда Царь Небесный разошлет (разнствитъ) по вселенной царей – Апостолов. В другом псалме их же называет князьями (Пс. 44:17) как обладающих истинной властью о Господе. И тогда они оснѣжатся, то есть очистившись, как снег, просветятся и засияют благодатью Духа. Селмонъ толкуется как «воздаяние» и означает Иерусалим, где в горнице Сионской сошел Дух Святый на Апостолов.

Гора Божия, гора тучная, гора усыренная, гора тучная – так псалом говорит о Церкви. Слово «тучная» происходит от слова «тукъ», означающего жир, а в общем смысле – питание, почему в русском языке сохранилось устойчивые выражения про тучные нивы и пастбища. Церковь питает паству Христову, и возводит горè от мирских пристрастий. Усыренная – это слово родственное со словом «сыр», и по-видимому, не имеет отношения к сырости, во всяком случае, греческое слово означает именно превращение в сыр. Церковь питает новоначальных млеком учения (Евр. 5:12), а сама Она тверда, чужда слабости: «по твердости и непоколебимости церковного учения веры, так как и сыр есть сгущенное и не движущееся молоко… Почти то же самое говорит и божественный Кирилл, с прибавлением: Ибо в Церкви нет ничего слабого, или текучего, но все скреплено благочестием» (Толковая Псалтирь Зигабена).

Вскую непщуете горы усыренныя? – Зачем вы считаете усыренными другие горы? Свт. Афанасий Великий говорит: «Посему упрекает предполагающих, что и еретические церкви могут быть усыренными, потому что нет в них ничего, что могло бы воспитать для духовного состояния. Поэтому, вскую непщуете, будто бы вне Церкви есть иные усыренные горы, а не одна паче сия Гора, Юже благоволи Богъ жити въ Ней?»

Блаж. Феодорит пишет: «Не согрешит и тот, кто будет представлять Горою, в которой вселился Бог, и Божию Матерь». И действительно, мы вопеваем Ей: «Радуйся, тучная Горо и усыренная Духомъ» (канон Акафиста).

Колесница Божiя тьмами темъ, тысяща гобзующихъ: «тьма» в строгом смысле означает десять тысяч, но употребляется и для обозначения несчетного множества. Колесницей Божией по толкованию многих Отцов, названы как ангельские силы, так и христиане, носящие Бога. Из них составлены тысячи гобзующих, то есть богатых дарованиями. По-славянски в этом стихе словом «гобзующихъ» переведено εὐθηνούντων (от глагола εὐθηνέω – преуспевать, благоденствовать), а в иных местах родственными словами «гобзование», «угобзитися» переводятся слова, происходящие от εὐφορέω – плодоносить, приносить благие плоды.

Господь въ нихъ въ Сiнаи во святѣмъ – здесь подразумевается: как был в Синае, то есть Бог Христиан – Тот же Господь, Который дал Закон на Синайской горе.

Возшелъ еси на высоту, плѣнилъ еси плѣнъ– взойдя на высоту Креста, возвратил прежде плененных дьяволом. Здесь заметим, что этот стих обращен к Самому Спасителю.
Прiялъ еси даянiя въ человѣцѣхъ – эти слова Апостол Павел приводит так: возшедъ на высоту, плѣнилъ еси плѣнъ, и даде даянiя человѣкомъ (Еф. 4:8). Отцы объясняют, что верно и то, и другое: Господь приял от человечества даяния, то есть самих уверовавших, и подал им Свои дарования.

Ибо не покаряющыяся, еже вселитися – среди тех, которых Он приял, были прежде непокорные – язычники, однако Бог вселился и в тех, которые прежде этого не желали.
Далее следует благословение и славословие Бога, замечательное повторами слов: это песнь, в которой радость и услаждение для верных.

«Поспѣшитъ» – значит: будет содействовать спасительной проповеди Евангелия. Это слово в русском переменило значение на торопливость, но вспомним, что однокоренное «успех» указывает не на быстроту, а на благополучное завершение дела; второе значение спешности, видимо, связано с тем, что иногда для преуспеяния нужна бывает и скорость.

«Господня исходища смертная»: выражение «исходища смертные» означает возможность изойти, выйти из власти смерти, и принадлежат они Господу Иисусу, победившему смерть.

Обаче Богъ сокрушитъ главы враговъ Своихъ, верхъ власъ преходящихъ въ прегрѣшенiихъ своихъ – сокрушает Бог тех, чьи прегрешения так велики, что превосходят меру, попускаемую Им. Слово обаче означает «однако, впрочем»: прежде сказано о спасаемых, а здесь – о врагах.

От Васана обращу, обращу во глубинахъ морскихъ. Васан – область к востоку от Иордана, в то время, как море (Средиземное) находится к западу от него: везде настигнет рука Божия. У святых Отцов Васан толкуется как горечь или стыд, то есть от горечи и стыда греха Бог обратит, возвратит к спасению заблудших, извлекая из глубины погибели и из ада, которые в Писании нередко изображает именно морская бездна. По другому толкованию глубина морская означает крещение, в котором, как тристаты фараона, потопляется всякий грех.

Яко да омочится нога Твоя въ крови, языкъ песъ Твоихъ от врагъ отъ Него. Обратятся грешники, когда будут побеждены враги – демоны; по подобию земной победы говорится о крови и о врагах, оставшихся в пренебрежении, непогребенными, так что кровь их лижут псы. Под псами некоторые разумеют Апостолов, которые «от Него», то есть действуя не сами, а от Бога, до конца побеждают в духовной брани. Есть и многие другие толкования на эти слова, которые все здесь приводить я не буду.

Видѣна быша шествiя Твоя, Боже, шествiя Бога моего Царя, Иже во святѣмъ – шествиями называет всё Божие домостроительство нашего спасения, всё, соделанное Им; эти шествия видны во святѣмъ, то есть во святилище, иначе говоря, в Церкви.

Предвариша князи близъ поющихъ, посредѣ дѣвъ тимпанницъ: князи – Апостолы, и шествуют близ поющих пророков, будучи их последователями по проповеди и по времени; девы – юные церкви из язычников, тимпаны же – символ умерщвления плоти, как мы уже говорили, разбирая ирмос «Тристаты крепкия». Однако это не единственные толкования.

Феодорит Кирский обращает внимание на слова «въ церквахъ благословите Бога», видя здесь пророческое указание на множество Новозаветных храмов вместо единственного Ветхозаветного.

Источниками Iзраилевыми называется Закон и пророческие книги, откуда и почерпается истинное ведение Бога, истинные песни, прославляющие Его.

Тамо Венiаминъ юнѣйшiй во ужасѣ– в исступлении, в видении непостижимого и в страхе юнейший из детей Иакова Вениамин. Как пишут многие Отцы, пророчески здесь говорится о юнейшем из Апостолов, последнем из призванных на это служение, о Павле, обращенном из Савла ужасным видением. Писание называет его юношей (Деян. 7:58).

Князи Iудови владыки ихъ, князи Завулони, князи Нефѳалiмли – как пишут Отцы, Апостолы происходили из этих колен и из этих областей; в пределах Завулона и Неффалима находится Галилея. Итак, в этом стихе говорится прямо о ветхозаветных коленах, а пророчески о Новом Израиле и его князьях – Апостолах.

Заповѣждь, Боже, силою Твоею, укрѣпи, Боже, сiе, еже содѣлалъ еси въ насъ – псалмопевец молится, чтобы Бог заповедал Силою, то есть Сыном Своим, проповедь Евангелия и укрепил соделанное в нас, то есть совершенное в человеческой природе.

Отъ храма Твоего во Iерусалимъ Тебѣ принесутъ царiе дары: от видимого храма, от видимой на земле Церкви, от Тела Христова уверовавшие как царственное священiе (1 Пет. 2:9) принесут дары в Небесный Иерусалим. Здесь же есть и пророчество об обращении языческих народов с царями их.

Запрети звѣремъ тростнымъ, сонмъ юнецъ въ юницахъ людскихъ, еже затворити искушенныя сребромъ; расточи языки хотящыя бранемъ: зверям, скрывающиеся в тростниках, уподоблены бесы, нападающие на шествующих в горний Иерусалим. Юнцами же (тельцами) названы видимые враги Евангелия: законоучители иудейские посреди людских (народных) юниц, то есть простого народа или обращенных из язычников, которые названы здесь юницами – телицами – по молодости своей веры. Враги Евангелия стремятся затворить, отделить тех, которые оказались искушенным серебром, очищенным в горниле испытаний. Но и языческие народы будут искать брани с народом Божиим; поэтому молится, чтобы их сила расточилась.

Прiидутъ молитвенницы отъ Египта, Еѳiопiа предваритъ руку свою къ Богу: здесь пророчество об обращении язычников; Египет знаменует собой самых ревностных идолослужителей, Эфиопия – самые дальние страны. И уже в день сошествия Святаго Духа упомянуты жители Египта (Деян. 2:10), а позднее он стал местом обитания сонмов подвижников. И первое обращение ефиоплянина тоже упомянуто в Деяниях Апостолов (8:27).

Царства земная, пойте Богу, воспойте Господеви, возшедшему на Небо небесе на востоки – обратятся и прочие царства, и воспоют Воскресшему Христу, с плотию возшедшему на небеса, как солнце по закате вновь восходит на востоке. Представим, насколько загадочными были эти пророческие слова во времена Ветхого Завета: можно было только гадать, о каком восхождении Всевышнего Бога может идти речь.

Се дастъ гласу Своему гласъ силы – этим гласом воздвигнутся умершие в конце времен, в предзнаменование чего Спаситель гласом Своим воздвиг четверодневного Лазаря.

Дадите славу Богови, на Iзраили велелѣпота Его, и сила Его на облацехъ – тогда, во всеобщем воскресении, явится слава Божия, но и ныне говорит Апостол: «Прославите Бога въ тѣлесехъ вашихъ и въ душахъ вашихъ, яже суть Божiя» (1 Кор. 6:20). Имя «Израиль» значит: «ум, видящий Бога», и как поется: «во свѣтѣ Твоемъ узримъ свѣтъ» (Великое славословие, Пс. 35:10), так очищенный от скверны ум созерцает Божественную красоту, откровеннымъ лицемъ славу Господню взирающе и преображаясь въ тойже образъ (2 Кор. 3:18). Не случайно и книга святоотеческих наставлений о молитве и трезвении называется Добротолюбие, а по-гречески Филокалия (Φιλοκαλία) – то есть любовь к красоте, добрóте, лепоте Господней, которая проявляется в человеке благодатью Божией по мере очищения от страстей. Облаками же называет Апостолов и учителей Церкви: они, возвышаясь над земными вещами, напаяют верных благодатью Духа.

Дивенъ Богъ во святыхъ Своихъ, Богъ Iзраилевъ – эти слова мы часто слышим на службах святым. Истинный Израиль – христиане, а Бог их – Христос, явившийся дивным во святых Своих.

Той дастъ силу и державу людемъ Своимъ – помним, что церковнославянское слово «люди» означает «народ». Свт. Григорий Палама пишет: «Хотя Он и говорит, что Бог даст силу и державу народу Своему, – потому что у Бога нет лицеприятия (и всем Он дарует Свою державную помощь), – но дивен Он только во Святых Своих». Как солнце светит всем, а видят его только зрячие и не смыкающие глаз, так сила Божия является во святых.

Благословенъ Богъ – Блаженный Феодорит Кирский пишет: «Приличное псалму окончание! Ибо сказание о столь многих благах и надлежало заключить песнопением».

Когда человек тяжело болен, когда он сознает, что находится в большой опасности и не может сам исправить своего положения, то разумно с его стороны со всем смирением прибегнуть к врачам, приготовившись принимать от их рук лечение, каким бы неприятным и тяжелым оно ни оказалось.

Конечно, в духовном отношении все мы больны и нуждаемся в уврачевании смертельного для души недуга – болезненных страстей, которые могут нас погубить не для временной, а для вечной жизни. И куда как больше оснований мы имеем для того, чтобы со смирением прибегать к Врачу душ и телес, и ежедневно готовиться с кротостью и терпением принимать от Его руки целебные средства, какими бы неприятными и тягостными они иногда ни оказывались.

Эта мысль встречается у многих Отцов, а нам о ней же напоминают сами обстоятельства жизни: наши скорби и скорби других людей. Это повод напоминать самим себе, что наш Спаситель Христос заслуживает несравненно большего доверия и уважения, нежели самые ученые и благонамеренные врачи, которым нам случалось вручать свое пошатнувшееся здоровье. Он благ и милосерд, Он заботится о каждом своем творении, в особенности о человеке, созданном по образу Божию, в особенности – о христианах, искупленных Его святою Кровью. Он всемогущ и всеведущ, Он знает все наши немощи и не имеет недостатка в спасительных средствах, которые все имеет в Своем Божественном Промысле.

Скорби земные усугубляются страхом, неуверенностью, всевозможными опасениями. Однако даже в обычном земном опыте мы знаем, как доверие к врачу действует на пациента: успокаивает, утешает, придает сил и даже умеряет страдания. Приготовившись с кротостью и доверием принять лечение, больной легче переносит его и быстрее идет на поправку.

Тем более, когда мы готовы с кротостью и терпением вручить себя Спасителю, то уже само это освобождает нас от тщетных страхований, от уныния и отчаяния; и чем прискорбнее обстоятельства жизни, тем большая требуется от нас решимость не вариться в собственной печали и бесполезных сожалениях, но вновь и вновь возлагать надежду на Творца и Избавителя, прибегать к Нему с молитвой и покаянием, приступать к святым Таинствам, умолять Его ими же Сам Он ведает судьбами провести нас через скорби и обольщения этой жизни.

Мы стараемся поддерживать друг друга на этом пути; но каждый, наверное, имел случай убедиться, как слаба наша помощь. Однако невозможное у человеков возможно есть у Бога, всё зло этого мира и лукавых духов не может победить и не побеждает Божественного Промысла; лишь бы мы доверяли Ему, проявляя это доверие по мере сил в делах, в молитве, в терпении, и особенно – в терпении друг друга.

Склонимся под волну находящей скорби, чтобы она не отбросила нас назад, чтобы мы могли без урона продолжить свое делание, как пишет об этом Авва Дорофей (Поучение 13).

Достойно внимания то обстоятельство, что о непостижимом Боге Церковь предлагает нам точные догматы веры, а вот о творениях Божиих – безплотных духах – сообщает весьма немногое. Конечно догматы определяют именно и только то, что необходимо для нашего спасения. А о сотворенных духах нам в этой жизни нужно знать немногое: что они сотворены Богом прежде видимого мира, что они ограничены, как все творения, но наделены свободой воли, и при этом не отягчены плотью и не подвержены физическому тлению, какому подвергся по грехопадении человек и весь видимый мир; что одни из них, устояв и утвердившись в Божественной воле, неуклонно восходят по благодати от силы к силе, от света к свету, всегда служа Богу и спасению людей; другие же, через гордость отпав от Него, пребывают в неисцельной вражде к Нему и к людям.

Более тонкое познание природы и действий Ангелов и бесов закрыто от нас не случайно, а по причине падения человеческого рода. Как пишет об этом св. Игнатий (Брянчанинов): «Святые духи уклонились от общения с человеками как с недостойными такого общения, духи падшие, увлекшие нас в свое падение, смесились с нами, и, чтоб удобнее содержать нас в плену, стараются соделать и себя и свои цепи для нас незаметными. Если же они и открывают себя, то открывают для того, чтоб укрепить свое владычество над нами». Святые подвижники, очищая свои души и приуготовляя смирением свое сердце, сподоблялись опытного различения духов, духовного познания их; нередко явно созерцали и обличали козни бесов, скрытые от взоров людей, преданных плотской и душевной жизни. Те же, кто легкомысленно пытаются своими усилиями проникнуть в невидимый для нас мир – как спириты и тому подобные, – тем самым уже находятся в обольщении, и рискуют понести неисцельное повреждение.

Однако моей целью в этот раз является не рассуждение о природе духов; я хочу только обратить внимание на самые обычные обстоятельства и общий настрой нашей христианской жизни. Здесь можно заметить два вида уклонения: первый – когда мы забываем о невидимой реальности, в частности, о действии бесов, а второй – когда концентрируемся на ней, рассуждая о том, чего не знаем.

Что касается первого уклонения, то здесь нам угрожают и практические опасности, и мировоззренческие искривления. С практической точки зрения, если мы не принимаем в расчет реального участия падших духов в действиях людей, то во-первых, находящие искушения кажутся нам только естественными, а сознание природного их происхождения делает нас беспомощными, ослабляя решимость им противостоять. Может быть, многим случалось получать неожиданное избавление от сильнейшего нападения страсти – благодаря молитве святым и Божией Матери, или после исповеди и Причастия. Этот, пусть и небольшой, опыт должен нам напоминать, что сила страсти часто обманчива. Одно дело реальные природные ощущения – голод, жажда, утомление, и совсем другое – чувства, вызванные страстями (иногда те же самые). И внезапное избавление от нападения страсти – это обычно не победа над природой (быстро победить природу, как правило, невозможно), а свидетельство того, что сама страсть была наведена бесовской силой, и только замаскирована под действие естества. Когда отступает такое наведение, мы начинаем видеть происходящее другими глазами; иногда резко меняется наше отношение к людям: отвращение сменяется сочувствием, а лихорадочная, болезненная привязанность отпускает; вещи, которые казались страшно важными, переживания, лишавшие нас сна и покоя, перестают тревожить, и мы уже не понимаем, чего ради терзались и изводили себя. Если мы сталкивались с таким явлением в себе или в других, запомним это на случай следующего искушения: на время оно может затмевать собою всё на свете, но когда минует, оставит по себе одно недоумение.

Читая Евангелие и жития святых, где так часто говорится о бесовских нападениях, мы ни в коем случае не должны воспринимать эти повествования как что-то условно-мифическое или фигуральное, или же просто далекое от нашей жизни. Если на нас бесы не нападают ощутимо и видимо, как это бывало со многими подвижниками, то это потому, что Бог видит нашу духовную немощь и по Своей милости покрывает от непосильных искушений. Невидимые нападения тоже ограничены, но реальны, и в этом не следует сомневаться.

Однако сознавая свою слепоту, мы не должны углубляться в то, что от нас скрыто, а должны вместо этого полагаться в невидимой брани на милость Божию, на заступление святых и своих Ангелов-хранителей, к чьей помощи и следует нам постоянно прибегать. Потому что второе уклонение состоит в том, когда начинают во всех обстоятельствах высматривать козни бесов, и таким образом все внимание обращается на их ничтожные усилия, а не на Бога и Его всемогущий промысел. Тщательно ограждающие крестным знамением каждый предмет, казалось бы, поступают хорошо и предусмотрительно; но на самом деле важно, куда клонится наше сердце, где наше упование. Если сила Креста постоянно призывается ради веры в Господа Распятого, в котором всё наше упование – это одно. Если же мы думаем своей предусмотрительностью и благоразумием превзойти бесовскую злобу, то такой настрой делает нас беззащитными, и мы тем более отдаляемся от Бога, чем более, как нам кажется, преуспеваем в тщательном соблюдении себя. Идѣже бо есть сокровище ваше, ту будетъ и сердце ваше (Мф. 6:21).

В прошлый раз мы упоминали то удивительное, но закономерное обстоятельство, что о сотворенных существах – Ангелах – мы не имеем подробного и определенного учения Церкви, хотя учение о непостижимом Боге Церковь охраняет строгими догматическими определениями.

Однако всё-таки в Писании Ветхого и Нового Завета нередко говорится об Ангелах (и о падших духах тоже). В связи с этим стоит обратить внимание на традицию иконного изображения Ангелов.

Вообще-то в основе иконопочитания лежит учение о Боговоплощении: Христос, неописуемый по божественной природе, описуем по человеческой, в силу чего и почесть, воздаваемая Его изображениям, воздается Самому Богу. Участниками Тела Христова являются Божия Матерь и все святые, тем более описуемые по человеческой видимой природе. Но Ангелы невидимы для наших глаз, и это наводит на мысль, что их иконные изображения должны иметь какое-то дополнительное обоснование. Таким основанием служат видимые явления Ангелов, а также изображения, о которых говорит Писание Ветхого Завета. Ведь над крышкой Ковчега Завета по повелению Божию были изображены Херувимы с простертыми крыльями, касающимися друг друга (Исх. 25:17—20).

В то же время в Новом Завете изображения Ангелов сначала по преимуществу были без крыльев, в образе юношей в белых одеждах, как они являлись женам-мироносицам по Воскресении Христовом. Очевидно, само сходство с человеком здесь не случайно и не вполне условно, о чем скажем чуть позднее. Из этого не следует, будто Ангелы имеют руки, ноги и прочие органы и составные части, служащие разным целям, как это свойственно человеческому телу. Например, из видения многоочитых Херувимов (Иез. 10:12) можно понять, что они видят всем своим существом, будучи целиком и зрением, и слухом, и действием, и чувством. Св. Иоанн Златоуст пишет: «Херувим означает не что иное, как полную мудрость. Вот почему Херувимы полны глаз: спина, голова, крылья, ноги, грудь — все наполнено глаз, потому что премудрость смотрит всюду, имеет повсюду отверстое око». Заметим, что Святитель, собственно, вовсе не рассматривает вопрос о том, есть ли у херувимов глаза, и если есть, то сколько. Он говорит только о том, о чем мы можем и должны иметь представление: о смысле этого видения, о служении, которое этим видением явлено, и которое и для людей в некотором роде является образцом, потому что и люди о Господе должны обретать истинную и нетленную мудрость.

Как Ангел, так и человеческая душа, будучи сотворены, уже не исчезают; будучи ограничены, не подвержены ни тлению, ни разделению на составные части. Это особенно хорошо видно из того, что даже при совершенном отпадении от Бога безплотные духи не подверглись разрушению, но пребывают в целости как есть. Нужно полагать, что наряду с разумом и свободной волей Творец придает Своему образу и такого рода неуничтожимость, сохраняя его даже при совершенном искажении подобия, при совершенном закоснении во зле и вражде к Первообразу.

Что касается человека, то он соединяет в себе с душой и тело, которое может быть подвержено, и действительно подвергается разрушению. При этом телесный состав человека некоторым непостижимым образом сообразен его внутреннему устроению, и поэтому служит внешним выражением образа Божия в человеке. Некто из Отцов, например, замечает, что по телу человек устроен так, чтобы он мог быть распят на Кресте. Само то, что человек ходит прямо и может взирать на небо, уже отличает его от многих живых существ. И мы прежде уже обсуждали иносказательные выражения о Боге – о руке и мышце Божией (что означает явление Его силы), или об ухе, очах и веждах Божиих; все эти выражения опираются на то, что человек и по телесному составу создан так, чтобы быть отражением Божественных свойств. В особенности именно лик, человеческое лицо служит этой цели, почему икон без лика не бывает, хотя на иконе может практически ничего не быть, кроме самого лика.

Отсюда ясно, почему Ангелы преимущественно изображаются подобными людям: ведь хотя они и не имеют такого же телесного устроения, как люди, но в них начертан тот же образ Божий, который находит свое внешнее выражение в теле человека.

Поэтому, хотя в видениях пророков Ангельские силы являются иногда иначе (например, в виде колес у Иезекииля), а эти видимые пророками символы отражают некоторые свойства Ангелов и свойства их служения, но всё же на иконах преобладают изображения их по подобию людей. Точнее – юношей, в согласии с Евангелием; и это тоже понятно, потому что признаки престарелого возраста не подходят тем, кто не знает старения.
Это человеческое подобие соединяется с некоторыми атрибутами, тоже отражающими свойства Ангелов и их служения.

Крылья указывают на подвижность, легкость и стремительность движения, и этот образ взят из пророческих видений. Заметим, что хотя можно считать такой атрибут условным, но изображаются крылья отнюдь не схематически-условно; наоборот, они имеют длинные и прекрасные перья, расположенные в порядке, по подобию птичьих. Ведь сотворенные и вещественные предметы, например, птичье оперение, сотворены не просто так, а чтобы служить образом невидимого.

Одежды Ангелов представляют собой обычно хитоны разного рода, часто препоясанные, как подобает служащим, уготованным на дело Божие. Иногда их одеяния бывают сходны с дьяконскими, – и это по той причине, что дьяконское служение подобно ангельскому, а не наоборот.

На главах, поверх влас, – повязка на подобие диадемы, концы ее развеваются волнами. Такие повязки – тóроки (однокоренное слово – оторочка), называются также слухами, потому что понимаются как указывающие на слушание Божественных повелений.
В деснице Ангел часто держит жезл, или мéрило: второе название связано, видимо, с Откровением Иоанна Богослова, где Небесный град был измерен золотой тростью Ангела (21:15–17). Жезл является символом власти, данной от Бога.

В другой руке бывает изображен круг или сфера – зерцáло, в котором начертано имя Иисуса Христа, или монограмма Его имени, или слова Ангельского славословия Святой Троице: «Свят, Свят, Свят». Зерцало указывает на то, что Ангелы видят происходящее, как и слышат наши молитвы, не просто своими собственными силами, но в Боге; как сотворенные существа, они по природе не обладают ни всеведением, ни вездесущием, но постоянно пребывая в Боге, созерцают и Его Самого, и в Нем – всё, что нужно для их служения.

Отсюда нужно извлечь еще тот важный вывод, что падшие духи отнюдь не обладают всеведением, и в частности, не могут читать человеческие мысли. Однако они обладают огромным опытом и проницательностью, а также чутко воспринимают потаенные движения человеческого тела. И, как учат Отцы, если опытный человек по внешним признакам иногда с легкостью догадывается о мыслях и побуждениях другого человека, то тем более на это способны бесы; к тому же они часто и сами могут влиять на эти мысли и побуждения, действуя посредством крови, возбуждая гнев, похоть и прочие страсти. С другой стороны, и действие Божественной благодати, нами мало ощутимое, вполне ощутимо и мучительно для демонов.

Еще нужно кое-что заметить по поводу непостижимости для нас ангельской природы. Если разобраться, мы и о видимой природе по существу знаем не так много. Чем более исследователи изучают всем нам знакомый и, как кажется, понятный мир, тем более выясняется его непостижимая сложность и ограниченность нашего знания. Достаточно вспомнить, что обнаружив мельчайшие из известных на тот момент частиц вещества, их смело назвали «атомами», то есть «неделимыми», а впоследствии каждый такой атом оказался целой вселенной, существующей по своим законам. Пространство и время считались некоторым абсолютом в этом мире, пока не оказалось, что массы вещества могут искривлять пространство и влиять на течение времени.

Мы знаем, что вещественный мир и сами человеческие тела таковы, что оказывают некоторое сопротивление движениям человеческой воли. Благодаря этому по падении человек (и всё человечество) обретает время для покаяния и исправления. Этой вещественной природе сообразно пространство и время, в которых мы существуем. Что касается безплотных духов, то как ограниченные существа, они тоже подвержены переменам, но другого рода, поэтому и способ существования их иной, чем тот, в котором мы пребываем в этой жизни, среди пространства и времени.

Напоследок приведу, что пишет об Ангелах преподобный Иоанн Дамаскин в «Точном изложении Православной веры», выделив некоторые места, на которые хотелось бы обратить особенное внимание:

Из этого учения вызывает затруднение только одна мысль: что Ангелы не безсмертны по благодати, поскольку всё сотворенное имеет конец. Может показаться, что тогда падшие духи должны бы исчезать, предоставленные своей природе. Но с одной стороны, все творения удерживаются в бытии только действием Самого Творца, не имея в себе причины и основания своего существования; так что неразрушимость образа Божия в Его разумных творениях – не есть просто свойство их природы. С другой стороны – благобытие святых Ангелов, которое только и можно назвать истинной жизнью и безсмертием, конечно, есть именно дело благодати.