В прошлом году (15 мая 2021 г.) я разместила заметку «Свидетельство Ветхого и Нового Завета», в которой речь шла о некоторых умозаключениях и утверждениях епископа Архиерейского Совещания Российской Православной Автономной Церкви Григория (Лурье).

С тех пор я прочитала повнимательнее пару интервью с ним, а также несколько проповедей, и прослушала несколько бесед. Сначала отдельные высказывания в них вызывали у меня недоумение, но потом мне показалось, что они и правда складываются в определенное учение, которое заслуживает того, чтобы попытаться его собрать воедино и как-то оценить.

Конечно, я тут не претендую на истину в последней инстанции, а излагаю так, как мне это представляется; можно сказать, это материал к размышлению для всех, кого это может касаться.

В проповедях и интервью епископа Архиерейского Совещания Российской Православной Автономной Церкви Григория (Лурье) встречаются высказывания, которые, кажется, никак невозможно истолковать в христианском смысле.

Здесь можно найти некоторые тексты, на которые я буду далее ссылаться.

1. Рождественское интервью: В какую Церковь пришел Христос
2. Интервью: Что такое церковная иерархия
3. Праздник секты. Слово на Введение Богородицы во Храм
4. Сектантский праздник. Слово на зачатие Иоанна Предтечи

В Интернете мне не удалось найти никакой критики этих высказываний; похоже, что те, кто могли бы возразить, если читали или слышали подобное, то не поверили глазам и ушам, и не решились доказывать очевидное, сообщая автору сведения, которые должны быть ему и так известны.

Однако памятуя, что общеизвестное известно не всем, а очевидное не всегда очевидно, я всё же рассмотрю некоторые из высказанных мыслей, складывающихся в своеобразное, довольно цельное учение.

По этому учению «истинная» Ветхозаветная Церковь к моменту прихода Спасителя представляла собою нечто вроде тайного общества с собственным священством и храмом, каковым была Сионская горница – место будущей Тайной Вечери и сошествия Святаго Духа, а в то время – (по мнению автора) могила Давида. Он утверждает также, что в этот храм, в частности, была введена Дева Мария (3, 4).

Про храм, вроде бы существовавший параллельно «официальному», я слышала в свое время непосредственно от Василия Лурье (тогда еще мирянина и члена МП), но не придала этому значения, думая, что речь идет просто о каких-то несущественных археологических и географических изысканиях.

Действительно, празднику Введения посвящено множество бесед и поучений святых Отцов, но практические подробности этого события они обычно не рассматривают, обращая основное внимание на внутренний смысл.

С другой стороны, примечательно, что Отцы не видели здесь никакой проблемы и не строили предположений о каком-то другом, а не общеизвестном Храме. В переписке в соц. сетях еп. Григорий (Лурье) высказался об этом так: «Отцы жили от этой истории еще дальше, чем мы. У них не было даже археологии».

Действительно, археология может нам кое-что сообщить о второстепенных фактах жизни тех времен. И на этой мысли можно было бы остановиться, если бы дело не коснулось фундаментальных понятий: что такое Ветхий Завет, и что – Новый, зачем существовал Храм и ветхозаветное жертвоприношение, и прочее подобное. В этих вопросах, разумеется, невозможно опираться на археологические изыскания.

Поэтому тут важны причины, по которым автор полагает неистинным общеизвестный Ветхозаветный Храм, его священство и служение.

Причина состоит в том, что священство в «официальном» Храме в то время состояло из саддукеев, которые, как известно, не верили ни в будущее в воскресение, ни в существование ангелов. По мнению автора это означает, что они были еретиками, а фарисеи, бывшие с ними заодно – чем-то вроде экуменистов; поскольку же еретикам и экуменистам не место в истинной Церкви, то истинные верующие Ветхого Завета должны были иметь какой-то другой Храм и свое священство; отсюда ведет свое происхождение и Новозаветная Церковь, так что: «А кто хочет, чтоб христианство росло из официоза – те неправы. Аминь» (4).

На первый взгляд такая картина действительно похожа на положение Церкви в наше время: видимая и обширная организация «мiрового православия» и относительно ничтожная по величине Истинная Церковь, не имеющая с «официозом» ничего общего.
Это неплохой повод подумать о том, в чем состоит различие и сходство между Ветхозаветной и Новозаветной Церковью в этом отношении. Я уже написала небольшую заметку на эту тему, но позволю себе здесь повториться.

Во-первых, богословие как таковое – принадлежность Нового Завета: человечество вступило в жизнь Божественную, соединившись с Самим Богом через Сына Божия во Святом Духе. Отсюда важность точного исповедания веры, отсюда догматы и анафематизмы, а также и каноны, помогающие хранить открытую Истину и отсекать человеческие измышления и всякую ложь о Боге. Сами эти понятия: богословие, догматы, анафемы – отсутствуют в Ветхом Завете. Термин «ересь» даже Апостол употребляет еще в старом смысле – в смысле некоторых разделений и раздоров (1 Кор. 11:19), и только позже это слово стало употребляться для обозначения отпадения от Церкви вследствие искажения Богооткровенных догматов.

Свидетельство Ветхозаветной Церкви состояло не в богословии, а в тенях и прообразах, и хранилось посредством законных установлений и жертв; этому служила Скиния свидения, а затем – Храм. Не случайно самарянка, беседуя со Спасителем, когда поняла, что перед ней не простой человек, в первую очередь спросила, где следует совершать поклонение Богу.

Заметим, что Сам Спаситель, обличая книжников, фарисеев и саддукеев в лицемерии, жестокосердии, любостяжании, лихоимстве, ни слова не говорил о вероучительных заблуждениях до тех пор, пока сами саддукеи не обратились к нему с вопросом о будущем воскресении мертвых.

На этом споткнулись экуменисты, сделавшие отсюда вывод о неважности догматов; на самом же деле проповедь Христова, как и проповедь Иоанна Предтечи, носила подготовительный характер, главным образом, исправляя нравы, дабы сделать слушающих способными принять Истину, когда она откроется после Креста и Воскресения.

Поэтому Апостол, обличая сомневающихся в воскресении мертвых, в качестве основного аргумента приводит Воскресение Христово (1 Кор. 15:14): теперь уже недопустимы саддукейские заблуждения, и нужно в точности исповедовать открывшуюся веру, о которой прежде сказала самарянка: вем, яко Мессиа приидет, глаголемый Христос: егда Той приидет, возвестит нам вся (Ин. 4:25).

Здесь видна разница между Новым и Ветхим Заветами; но есть и общее: свидетельство Церкви, будь то в тенях и прообразах, или же в Новозаветном Богословии, всегда чуждо лицемерия. Церковь может быть гонимой и скрываться, но никогда не скрывает своего существования и не замалчивает отпадение отпавших от Нее.

Христос же ни слова не сказал народу об отпадении саддукеев и фарисеев, но только заповедал: по делом же их не творите (Мф. 23:1), чтобы и народ не развратился, следуя порокам своих учителей.

Однако автор упомянутых проповедей и интервью полагает, будто Христос приходил в «официальный» Храм только для проповеди, а не как в настоящий Дом Божий, который находился совсем в другом месте.

Если мы это сопоставим с изгнанием торгующих из «официального» Храма – именно торгующих, а не саддукеев, – и со словами, приведенными Евангелистом: «жалость дому Твоему снеде Мя» (Ин. 2:17), то получается, будто истинные верные и Сам Христос-Истина целенаправленно вводили людей в заблуждение. Зная, что всем известный Храм – не истинный, священство его несвященно, а жертвы незаконны, они будто бы скрывали этот факт и умалчивали о принципиальных причинах такого положения.

Очевидно, автор считает, что ради успеха проповеди вполне можно не только ходить в ложный храм, но и приносить там жертвы: ведь Апостол Павел по просьбе старейших Апостолов пришел принести жертвы в «официальный» Храм, где и был схвачен иудеями.
Но в такой интерпретации «истинная» Ветхозаветная Церковь оказывается похожей не на катакомбную или гонимую Церковь, а именно на тайное общество, которое предоставляет профанам следовать «неистинному» культу, приберегая собственные таинственные ритуалы для посвященных.

В настоящей же Церкви – и в Ветхом, и в Новом Завете – хотя проповедуемое делом (обрядом) и словом не полностью понятно слушающим, что неизбежно, но лжесвидетельство приравнивается к отпадению: никаких параллельных храмов для избранных, никакого тайного учения, отличающегося от предлагаемого «рядовым верующим». Лжесвидетельство – основа и источник не Церкви, а лжецеркви.
По этой причине я не нахожу возможным пытаться выяснять у самого автора этих высказываний, что он имел в виду: ведь он, очевидно, считает допустимым предлагать внешним такую версию своих взглядов, которая будет для них приемлема.

В интервью (1) утверждается, что христианство появилось как секта иудаизма, и «не может перестать ею быть». Просто несколько другая «галаха» – свод правил, и разошлись во мнениях с другими сектами по вопросу о том, пришел ли уже Мессия и кто он такой.
Конечно, здесь слово «секта» употреблено не в общепринятом для Церкви значении: у нас сектой называются только сообщества, отпавшие от Истинной Церкви, независимо от их многочисленности или малочисленности. Для внешних же Христианство, и правда, нередко представлялось иудейской сектой, и в атеистическом курсе религиоведения такой подход возможен, но отнюдь не у христиан, не у святых Отцов, на которых автор здесь и не ссылается. Впрочем, даже с точки зрения внешней называть Христианство иудейской сектой – это примерно то же, что называть птиц ящерами (ну и что, что они теплокровные, пернатые, без зубов и с клювами?).
Думаю, эта странная терминология имеет двоякую цель: одних она выбивает из привычных представлений и делает готовыми к восприятию самых несуразных утверждений, а других вводит в ступор, после чего они уже не могут возражать по существу.
Можно ли высказывание про «иудейскую секту» истолковать как-то по-христиански? Читаем дальше (1):

Напомню, что Апостол Павел пишет Галатам: аще обрезаетеся, Христос вас ничтоже пользует (Гал. 5:2). Отнюдь не по икономии разрешено не обрезываться: кто думает, что обрезание нечто добавляет или почему-то требуется для благочестия, тому нет никакой пользы во Христе – он отвергся Христа и совершенного Им спасения.

И очевидно, что как раз по икономии обрезание некоторое время сохранялось в среде обратившихся из иудеев. Смысл этого заключался в том, чтобы стало ясно: не христиане отвергли Закон, но те, которые, свою правду ищуще поставити, правде Божией не повинушася (Рим.10:3), и отвергли Христа – исполнение Закона.

В этом же интервью есть ссылка на то, что копты и по сей день обрезываются. Действительно, иногда прежняя икономия теряет свое основание и остается в виде местного обычая. Можно предположить, что если бы копты давным-давно не отпали от Православия, это местное исключение со временем бы исчезло. И ясно, что подобные исключения не образуют правила.

В интервью (2) говорится, что иерархия в Новозаветной Церкви есть потому, что она была в Ветхом Завете, а Господь сказал, что из Закона не прейдет ни одна черта.
Однако сказано: дондеже вся будут (Мф. 5:18), и мы веруем, что все законные установления исполнены Христом: не просто выполнены, как обычным человеком, а приведены к совершенству и к завершению. В этом смысле они как раз прешли, оставшись как предварительное свидетельство о Новом Завете, а неизменно пребывают заповеди Божии и совершенно новое священство по чину Мельхиседекову, берущее начало от Христа, а не от ветхозаветных первосвященников. Главное, ради чего существует новозаветная иерархия, – это таинство святой Евхаристии.

Читаем далее (2):

Как-то неловко объяснять, что Литургия – это приношение не какого-то жертвенного животного, а Агнца Божия, вземлющаго грехи мира, Новозаветной спасительной жертвы, так что именование ее частью Ветхого Завета – и абсурд, и явная хула. Своеобразно, что такой взгляд высказывает человек, именующийся христианским епископом.

В интервью (1) читаем:

Последнее заявление просто немыслимо для того, кто верует, что Господь Иисус в нощь, в нюже предан бываше (1 Кор. 11:23), поистине заповедал Своим ученикам: пийте от нея вси: сия бо есть Кровь Моя, Новаго Завета (Мф. 26:27–28). Остается сделать вывод, что автор не приемлет повествование Евангелия в прямом смысле, а считает его не более, чем басней. Поэтому и происхождение Христианства для него – нерешенная загадка.

Итак, здесь вырисовывается такое понятие о «христианстве». Существовало какое-то тайное общество, секта внутри иудаизма, которая имела свой храм и священство, а вместо жертвоприношений животных стала использовать хлеб, как и вино вместо крови (действительно, было бы трудно устраивать кровавые жертвоприношения в горнице и всевожжения в домашних условиях). Потом по неизвестной причине члены секты придумали еще и пить кровь (под видом вина). Поскольку же всякая секта стремится по возможности распространяться, то позднее были инспирированы Евангелия, дабы как-то объяснить неофитам смысл всех этих ритуалов.

В среде неверующих религиоведов такая интерпретация имеет право на существование, но верующие должны понимать, что это не какая-то отдельная ересь, а полное отрицание самых основных понятий: под «христианством» здесь разумеется вовсе не Христианство, как и под «ветхим заветом» вовсе не Ветхий Завет.

Остается выяснить, что автор понимает под Новым Заветом, раз даже Литургия у него относится к Ветхому.

Он утверждает, что Новый Завет – это вообще не учение, и воспринимается только изнутри, а не извне (1). Конечно, Новый Завет – это не просто и не только учение, однако и учение тоже: Богооткровенная вера, которую мы приняли и исповедуем: Аще кто волю Его хощет творити, разумеет о учении, кое от Бога есть, или Аз от Себе глаголю (Ин. 7:17).

Об этом Свт. Игнатий Брянчанинов пишет так:

В своих беседах еп. Григорий (Лурье) обосновывает «ветхозаветность» церковной иерархии, ссылаясь на необязательность участия в таинствах, поскольку многие древние подвижники жили в пустыне и подолгу, а иногда и во всю свою жизнь к ним не приступали. С этой же целью он приводит слова св. Никиты Стифата о тех, кто «является епископом пред Богом и Церковью Христовой, кого Святой Дух явил в ней богословом, более чем получивший епископское рукоположение от людей».

Однако слова св. Никиты Стифата о «благодати Апостольского достоинства», свойственной святым, отнюдь не означают, будто обыкновенная церковная иерархия относится не к Новому Завету.

Я не стану распространяться о том, какое значение для христианской жизни имеют церковные таинства; подробно можно почитать об этом в книге «Семь слов о жизни во Христе» Николая Кавасилы и у многих Отцов.

Священное Писание и все Богодухновенные тексты, церковная иерархия, таинства и священнодействия, святые иконы – всё это благодатные средства, данные нам во спасение. Они (в отличие от дарований, которыми обладают святые) имеют внешнюю, можно сказать, вещественную сторону, с которой, однако, неразрывно связана внутренняя: реально являющееся и действующее Царство Божие, новозаветная спасающая благодать, то есть Сам Бог, действующий спасение людей посредством вещества.

Будучи средствами спасения, они могут и не достичь своей цели по причине человеческого неверия, маловерия и ожесточения. Однако этим не уничтожается Новозаветная реальность, или даже можно сказать – реальность Царства Будущего Века, которая присутствует и является в этих по внешности вещественных пособиях.

Все христианские подвижники знали и исповедовали это: например, даже не имея у себя икон, защищали иконопочитание, и отнюдь не считали иконы чем-то ветхозаветным. Всё, имеющее внешнюю сторону, может быть отнято у христиан по разным причинам; все данные нам спасительные средства употребляются по обстоятельствам, обычным или иногда необычным образом, но вера в их благодатный и спасительный смысл остается неизменной.

Когда пустынник не прибегает к Таинствам, не видит икон, а может быть, и книг Писания не имеет, а пребывает только в делании краткой молитвы, он пользуется внешним средством, призывая Имя Божие – по внешности человеческое слово, которому был когда-то научен. И даже восходя на высоту Боговидения, о которой нам трудно говорить, когда мы сами от нее бесконечно далеки, он опирается на то же, некогда воспринятое извне Откровение Бога о Себе, которое принял верой, как семя, принесшее впоследствии стократный плод. Само это семя – уже Новый Завет. В противном случае неоткуда было бы образовываться Новому Завету «изнутри» человека, ведь как известно, из сердца его по падении исходят помышления злая, убийства, прелюбодеяния, любодеяния, татьбы, лжесвидетельства, хулы (Мф. 15:19).

Не подвиги и усилия создают Новый Завет в человеке, но правильный подвиг позволяет семени Нового Завета не погибнуть от зноя страстей и не быть подавленным терниями житейских попечений.

Очевидно, что автор этих бесед и интервью под «новым заветом» подразумевает нечто иное, чем принято в Христианстве. Из разных его высказываний и бесед, записанных на видео, вырисовывается идея, что «новый завет» достигается, грубо говоря, на пути монашества, посредством воздержания от плотского соединения, постоянных молитв, ежедневных богослужений, поклонов, чтения «как своего» сочинений разных подвижников, хоть Православных, хоть нет.

Отчасти кажется, что это похоже на христианское понимание пути совершенства, хотя читать еретиков Отцы как раз совершенно не рекомендуют, и по понятной причине: если ты настолько умный и опытный, что можешь различить в их сочинениях истину от лжи, то зачем тебе их читать? А если не можешь, зачем рисковать своим спасением?

Но все предлагаемые средства имеют смысл только на верном основании.

Во-первых, мы должны веровать, что в принятой нами «извне» вере Христовой и в таинствах реально пребывает Новый Завет, Царство Небесное, – а это автор как раз отрицает. Заметим, что отрицается им именно то, что составляет суть имяславия, сторонником которого он, вроде бы, являлся, за что и был осужден другими епископами РПАЦ.

Во-вторых, в основе христианской жизни – как общего пути спасения, так и пути христианского совершенства – лежит сознание нашего падения и крайней нужды в Искупителе. Сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит: по мере правильного подвига человек всё определеннее созерцает в себе падение свое и всего человечества, а отсюда укрепляется в надежде на единого спасающего – Бога.

Неудивительно, что святитель Игнатий Брянчанинов, верный преданию Отцов, не устает в беседах и письмах мирянам и монашествующим напоминать об этом незаменимом основании, единственном, чем можно ограждаться от обольщения, от погружения в прелесть, в мечтательность, чем можно приходить в себя, трезвиться и спасаться.
Еп. Григорий (Лурье) провозглашает особенное значение свт. Игнатия Брянчанинова. Однако я послушала его беседу, посвященную именно этой теме, и обнаружила, что покаяние в ней вообще не упоминается. Обходится без него и беседа «О внимании в Иисусовой молитве». А вот святитель Игнатий пишет, что к молитве нужно подходить со вниманием и с целью покаяния, не иначе.

Надо заметить, что многие понятия подвергаются всевозможным искажениям и подменам, в том числе и понятия о смирении и покаянии. Поэтому святитель Игнатий постоянно разъясняет их, предупреждая о возможных заблуждениях.

Однако учить христианской жизни, а тем более – монашескому подвигу, минуя эти фундаментальные понятия, это значит вводить слушающих в заблуждение.

И действительно, такие беседы направлены на прельщение людей перспективой попасть в особенные, «новозаветные», не такие, как прочие человеки, путем разных усилий, некоторой дисциплины, в самовольной службе и непощадении тела (Кол. 2:23), соединенных с чисто умственным развитием (археологические открытия и исследования древних текстов).

+ + +

Чужая душа – потемки, и не мне судить, насколько автор этих бесед и интервью отдает себе отчет в том, чему учит.

Я, со своей стороны, ни в коем случае не хочу открывать дискуссию ни с ним, ни с его единомышленниками. Дискуссия не всегда допустима: тому пример – беседа Евы со змием. К счастью, для меня в этом и нет нужды, по причине отсутствия церковного общения между нами; находящиеся же в таком общении сами могут попытаться прояснить для себя, объединяет ли их с еп. Григорием (Лурье) общая вера или нет.

Часто неверующие люди подкрепляют свое неверие, ссылаясь на то, что в мире существуют чудовищные бедствия, болезни, страдания, которые, как они полагают, всеблагой и всемогущий Бог никак не допустил бы.

В связи с этим хочу напомнить одно письмо свт. Игнатия Брянчанинова – ответ сомневающемуся в существовании ада и вечных мук. Полезно прочесть его целиком; в репринтных изданиях собрания сочинений его можно найти в 4 томе – это 30-е письмо среди писем к мирянам; в современном 8-томном собрании сочинений – 8 том, 16-е среди писем из Николо-Бабаевского монастыря без указания адресата.

Христианин, конечно, не может сомневаться в словах Самого Господа: и идут сии в муку вечную (Мф. 25:46) и проч. Святитель пишет также, что ограниченному существу – человеку – невозможно судить о том, что противоречит и что не противоречит благости Существа неограниченного, то есть Бога; в конце же письма, уже сверх необходимых объяснений, в качестве дружеской дани своему адресату добавляет еще нечто. Окидывая духовным взором жизнь человечества на земле, Святитель видит всевозможные страдания, скорби, мучения, бедствия, унижения – и повседневные, и находящие по временам в виде стихийных бедствий или войн.

Действительно, временные страдания и скорби, временное зло этого мира свидетельствует о реальной возможности истинного зла: вечной погибели существ, созданных по образу Божию.

Если бы Бог не попускал существовать не просто некоторым трудностям, неудобствам, огорчениям, но таким бедам, которые с трудом вмещает наш рассудок, то могло ли бы сохраниться среди людей хоть некоторое представление о том, какова подстерегающая их опасность?

Вечная гибель, вечное мучение – неизбежное следствие окончательного отпадения творения, одаренного свободной волей, от своего Первообраза, результат совершенного отвержения благости Творца, окончательного порабощения страстям, результат совершенного уподобления и порабощения человека падшим ангелам – демонам.
Это не просто внешняя казнь, назначенная по некоторому приговору, в соответствии с некоторыми законами: совершенное погубление подобия Божия превращает человека во врага Божия, а значит, во врага всякого блага. Божественная благодать сделается тогда для человека нестерпимым огнем, милость Божия – мучением. Душа будет терзаться в первую очередь своими собственными страстями и безнадежным стремлением скрыться от Бога; и тело, которое могло бы участвовать в подвиге благочестия и унаследовать блаженство, а вместо этого стало соучастником души в грехах, разделит с нею вечные мучения.

Однако гибельное состояние душ после падения всего человеческого рода, равно как и путь отдельного человека к погибели – всё это вещи, постигаемые верой и отнюдь не очевидные, как очевидны болезнь, голод, холод, боль, унижение, смерть.

Земля – преддверие ада; и начальные, временные казни – куда меньшие, чем те, что ожидают нераскаянных грешников, – напоминают, не дают забыть об этом обстоятельстве.
Отсюда отнюдь не следует, будто мы призваны одобрять существование зла на земле или радоваться ему. Совсем наоборот: Бог не благоволит о зле, и хотя попускает его, но от нас ждет, что мы будем скорбеть о бедах и сострадать скорбящему человечеству. Об этом авва Дорофей пишет так (14-е поучение):

Тайна судеб Божиих, которыми Он строит спасение людей, остается сокрытой от нас. Но верой мы принимаем реальность этого мира и среди скорбей можем найти утешение: ведь поистине для погибающего человечества преддверие ада Спаситель соделал преддверием рая.

О значении скорбей в нашей жизни надеюсь поговорить в следующий раз.

Из писем свт. Игнатия (Брянчанинова)

В прошлый раз мы говорили о зле, и я намеревалась дальше поговорить о значении скорбей, в особенности о значении их для христиан последних времен, о чем многократно пишет и неустанно напоминает свт. Игнатий. Приводя слова Апостола: многими скорбьми подобает нам внити в Царствие Божие (Деян. 14:22), – Святитель поясняет: «не малыми, заметьте, но многими и разнообразными». Аще наказание терпите, яко сыновом обретается вам Бог: который бо есть сын, его же не наказует отец. Аще же без наказания есте, ему же причастницы быша вси (истинные служители Божии – поясняет Свт. Игнатий): убо прелюбодейчищи есте, а не сынове (Евр. 12:7–8).

Сколько раз, читая эти и другие подобные наставления, я ужасалась своему малодушию: тяжело ощущать, что это необходимое условие истинного усыновления Богу так страшно и нежеланно для моей укосневшей в грехах душе. И если мы не имеем дерзновения искать и просить себе скорбей, потому что и малые искушения терпим с трудом, то уж хотя бы то, что благоугодно Богу попустить для нашего спасения, постараемся принимать с благодарностью.

Однако в те времена, когда страдают многие, а мы на их фоне чувствуем себя, пожалуй, даже не в меру благополучными, затруднительно распространяться о спасительности скорби.

Кто из людей и в какой мере повинен в происходящих бедствиях (не стихийных, а рукотворных) – мы не можем судить с совершенной ясностью, даже если иногда ответы кажутся очевидными. К счастью, от нас этого и не требуется. Зато требуется сострадание к скорбям людей – наших спутников по путешествию в земной юдоли, наравне с нами боримых, заблуждающихся, надеющихся, унывающих, уповающих на Бога или всё еще далече отстоящих от Него.

Думается всё же, что в основе всех бедствий нашей страны по-прежнему остается отступление от Истины, от Веры Православной и от верности Помазаннику Божию. И невольно вспоминаются годы, когда мы трудились в нашем Православном Училище для мирян, и сами еще так мало зная, учили других, надеясь, что с ослаблением коммунистического, внешнего гнета все будет потихоньку исправляться как в церковной жизни, так – соответственно – и в жизни всей страны. Но постепенно жизнь пошла в другом направлении – восстановления внешнего благолепия, а не истинного фундамента церковной жизни, в направлении поиска внешнего благополучия и величия страны без того основания, на котором она когда-то стояла.

Не в силах отдельных людей исправить это, но мы не можем и считать всё это только чужими ошибками и заблуждениями. Вот об этом и напоминает песнь трех отроков в печи Вавилонской, о которой так часто и прозорливо писал Святитель Игнатий.

Поэтому я помещаю здесь ссылку на файл pdf с текстом Песен Священного Писания (на тот случай, если у кого-то их нет), и оставляя лишние разглагольствования, предлагаю каждому самостоятельно перечитать седьмую песнь, которая есть и молитва, и покаяние, и исповедание веры, и прославление Бога.

Священное Писание содержит молитвенные, покаянные и хвалебные песни, воспетые в разное время пророками и праведниками Ветхого и Нового Завета. Некоторые из них, по-видимому, уже в ветхозаветные времена вошли в богослужебное употребление, а некоторые постепенно заняли свое устойчивое место в Богослужении Новозаветном.
С V-го века избранные песни Священного Писания в греческом переводе стали помещаться в Библии в качестве отдельной книги сразу за Псалтирью.

В наше время славянская «Следованная Псалтирь», а также и традиционное издание Псалтири для молитвенного употребления тоже дополняется девятью песнями: восемью Ветхозаветными и одной Новозаветной. Они следуют за псалмами, составляя как бы 21-ю кафизму, поделенную на три части из трех песней, подобно трем «славам» кафизм. (Я пишу «песней», а не «песен», потому что это слово «песнь», а не «песня», и склоняется соответственно).

Состав и практика богослужебного употребления избранных песней со временем менялся. Например, в число их когда-то входили песнь Деворры (Суд. 5) и царя Езекии (Ис. 38:10–20). Песнь Исайи («С нами Бог») и молитва Манассии вошли в состав Великого повечерия. Песни Моисея после перехода через Чермное море, пророка Ионы и трех отроков входят в состав вечерни Богоявленского сочельника и Великой Субботы.
Но из всего суточного круга песни Священного Писания стали основой именно утрени: они следуют за положенными кафизмами Псалтири, перед Хвалитными псалмами и славословием «Слава в вышних Богу». Эта основа в течение веков наполнялась стихирами и другими песнопениями.

По-видимому, первоначально к стихам песней припевали краткие припевы, некоторые из которых и сейчас помещаются к ним в виде подзаголовка.

• Первая песнь (Исход 15:1–20, песнь Моисеова о исходе) имеет подзаголовок–припев «Господеви поем, славно бо прославися».
• Вторая (Второзаконие 32:1–44, песнь Моисеова о Второзаконии) не имеет написанного припева, но Великим постом стихословится с припевом «Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе».
• Третья (1 кн. Царств 2:1–11, Анны, матере Самуила пророка) – припев «Свят еси Господи, и Тя поет дух мой».
• Четвертая (Аввакума 3, Слова истощание Аввакум сказует) – «Слава силе Твоей, Господи».
• Пятая (Исайи 26:9–20, Исаии проречение, молитва вящши, то есть скорее, молитва – не только пророчество) – «Господи, Боже наш, мир даждь нам».
• Шестая (Ионы 2:3–11, молитва Ионы пророка) – припев не написан.
• Седьмая (Даниила 3: 26–56, молитва святых триех отроков) – «Отец и наш Боже, благословен еси».
• Осьмая (Даниила 3: 57–88, продолжение песни отроков) – «Господа пойте дела, и превозносите во вся веки».
• Девятая песнь – Новозаветная, и состоит из двух: первая – Песнь Богородицы (Лк. 1:46–56), с запевом «Богородицу в песнех величаем». Эта песнь и сейчас поется целиком, даже при самых сокращенных вариантах службы, кроме некоторых великих праздников, когда ее заменяют особые припевы. Вторая часть девятой песни (если не поется первая, то и эта опускается) – молитва Захарии, отца Предтечева (Лк. 1:68–70), припев не написан.

Позже место кратких припевов заняли более развернутые ирмосы, а к ним добавились тропари, и так образовалось то, что теперь называется каноном утрени.

Число тропарей со временем увеличивалось, а сами тексты песней начали сокращаться; в настоящее время в приходской практике их чаще всего вообще не стихословят, кроме Песни Пресвятой Богородицы. Только на буднях Великого Поста хотя бы несколько стихов из них припевают непременно.

Каноны читаются не только на утрени, но и на повечериях, на молебнах, панихидах, просто келейно. В этом случае песни по уставу и не должны стихословиться, однако они всегда ощутимо присутствуют в виде мыслей, образов, отдельных выражений – главным образом в ирмосах, а отчасти и в тропарях. Думаю, те, кто читает каноны, уже узнали некоторые знакомые, часто повторяющиеся выражения в приведенных выше припевах. И зная, чему посвящены песни, уже не удивляешься, услышав, например, в начале канона о тристатах или фараоне, а в седьмой и восьмой песнях – об отроках и пещи халдейской.
Слово «ирмóс» (εἱρμός) означает «связь», и действительно, ирмос связывает тропари канона с песнью Священного Писания, как мы видели на примере ирмоса «Тристаты крепкия». А тропари структурно и мелодически подражают ирмосу, развивая заданную им тему. Хотя при переводе с греческого на славянский поэтическая структура тропарей, конечно, не могла сохраниться, но всё же можно заметить, что за кратким ирмосом обычно следуют краткие же тропари, а за длинным – длинные.
Я хотела бы рассказать еще кое-что об этих удивительных сокровищах богослужебного и молитвенного наследия Православной Церкви, но на этот раз остановлюсь только на одном ирмосе, который всем известен и поется не только в составе канона.

Очень надеюсь, что все правильно понимают смысл этого общеизвестного песнопения; на всякий случай: «херувим» и «серафим» в данном случае – родительный падеж множественного числа, на что указывает облеченное ударение – камора. Мы величаем Ту, которая честью и славой без всякого сравнения превосходит херувимов и серафимов.

Это песнопение – ирмос девятой песни канона Великого Пятка, составленного преподобным Космой Маиумским в VIII веке. Обратим внимание на последнее слово – «величаем»: чаще всего ирмосы девятой песни подобным образом напоминают о Песни Пресвятой Богородицы «Величит душа Моя Господа».

Девятая песнь канона утрени не только начинается, но и завершается ирмосом; а вот ирмос «Честнейшую херувим» стал завершать собой не только канон, для которого был составлен, но и самые разнообразные молитвенные последования.

Церковное предание говорит, что в IX веке Архангел, явившийся Афонскому иноку в образе монаха, воспел к этому ирмосу запев: «Достойно есть яко воистину блажити Тя, Богородицу, Присноблаженную и Пренепорочную и Матерь Бога нашего». Текст запева он начертал перстом на камне, и с тех пор «Достойно есть» вместе с ирмосом «Честнейшую херувим» составляет всем известную завершающую молитву. Она, так сказать, по умолчанию поется и в конце канона утрени, если только в этот день не положено пение катавасии – других ирмосов в конце каждой песни канона. Также и на Литургии Иоанна Златоустого мы слышим «Достойно есть», если только не положен «задостойник» – ирмос праздничного канона со своим собственным запевом.

Не считая уместным обсуждать здесь вопросы политического характера, я полагаю, что зато стоит вновь обратиться к некоторым истинам, касающимся Православной веры и системы ценностей. Система ценностей не менее значима, чем сама вера, что подразумевается словами: идеже бо есть сокровище ваше, ту будет и сердце ваше (Мф. 6:21). Именно ради того, чтобы сердце наше было с Богом, в Небесном Царстве, Господь наставляет нас не собирать себе сокровищ на земле.

Когда-то я уже помещала здесь заметки о Богоустановленной власти, и сейчас вкратце напомню кое-что, потому что без повторения тут не обойтись.

В человечестве насаждено от Бога свойство власти, проявляющееся прежде всего в семье, во власти отца, откуда берут начало племена и отечества, почему Писание чаще всего называет их по именам отцов, от которых они произошли. Естественно, что власть такого рода по возможности передавалась по наследству; человек не волен в своем рождении, что ограничивает людской произвол и помогает принимать власть как данную свыше.

В грехопадшем мире всё, в том числе и власти, подвержено различным язвам. Так, с древнейших времен вместо законного наследования случались перевороты и цареубийства, вместо покорности со стороны подданных – ропот и восстания, вместо служения Богу со стороны правителей – тирания, гордость и презрение к подначальным.
К тому же в языческом мире власти не имели основания в Богопочитании, и опирались на обожествление самих правителей или их предков. Поэтому во время гонений христианские мученики обличали языческих императоров в неблагодарности Тому, Кто даровал им власть.

Напротив, истинной верой установленная Богом власть освящается – для того она и создана. Царь, как всякий человек, созданный по образу Божию, обладает разумом и совестью, чего нельзя сказать о коллективных органах управления. Сознавая, что принял власть от Бога, царь с помощью Божией в состоянии служить не только земному благополучию народа, но и свидетельству Истины Христовой.

Начиная с Константина Великого христианские цари совершали служение такого рода – иногда более, иногда менее успешно. Иногда, уклоняясь от Закона Божия, они становились врагами и гонителями Церкви, иногда же поддерживали Святых, и помогали торжествовать Православной вере: такое торжество мы празднуем, в частности, в первую Неделю (воскресенье) Великого Поста.

Вся Новозаветная история человечества есть история приятия Христа-Истины народами и история отвержения Его. Плоды приятия Христа охватывают все стороны жизни; вера породила множество понятий, которые сейчас кажутся само собою разумеющимися. Плоды отступления состоят в том, что разрушается не только вера Христова, но и устои жизни, насажденные Богом в человеческой природе и отчасти сохранявшиеся в языческом мире.

В частности, и Богоустановленные власти оказались совершенно разрушены: не просто нет носителей их в современном мире, но представление о необходимости и даже, пожалуй, о самой возможности их бытия стерлось из сознания людей. Разрушение происходило через искажение понятий, через попытки защищать власть монарха ложными теориями, а если смотреть еще глубже, то власти были подорваны общим уклонением от заповедей Христовых, за которым последовало отступление и от Богооткровенной Истины.

Это всё была преамбула, краткое напоминание, без которого дальнейший разговор был бы невозможен.

Святые Отцы – начиная от Иоанна Златоуста и вплоть до Феофана Затворника – говорят, что разрушение Богоустановленных властей является условием появления Антихриста.
Общее и закономерное течение событий таково: сначала разрушение прежних властей в поисках свободы, а затем – добровольный отказ от всякой свободы и поклонение Антихристу как спасителю от войн и всевозможных бедствий.

Нечто подобное происходит не единожды в истории, ведь уже Апостол пишет, что многие антихристы пришли в мир (1 Ин. 2:18). И в дальнейшем во многих «спасителях» народов и отечеств угадывался тот же антихристов дух. Христианам необходимо уметь различать этот дух, чтобы оградиться от сочувствия ему и спасти, по крайней мере, свои души. Конечно, дух антихристов проявляется во многом, но мы на этот раз обратим внимание на то, что касается собственно власти.

Что является общей чертой предтеч Антихриста?

Об этом ясно сказал Сам Господь: «Аще ин приидет во имя свое, того приемлете» (Ин. 5:43). Эти слова Спасителя обращены к верующим в Бога, но возлюбившим земную славу: пристрастие к мирскому величию и благополучию сделало иудеев Богоубийцами, и оно же может сделать людей причастными духу Антихриста во все последующие времена.

Причиной бедствий Ветхозаветного народа Божия было отступление от Бога; то же самое происходит и с христианскими народами. Стремление избегнуть наказания Божия, просто поправив земное свое положение, привело тогда и может вновь приводить к новым падениям и бедам.

После эпохи революций в мире распространились и утвердились демократии, обещающие защиту прав и свобод своим гражданам. Однако защита эта существует до поры до времени, и в особенности при угрозе войн, терроризма, эпидемий, стихийных бедствий немедленно ставится под сомнение. И сами народы в критических обстоятельствах ищут сильной руки, которая решительно принесла бы им избавление, не совещаясь с парламентами и народными избранниками, не углубляясь в законодательство и не заморачиваясь с меньшинствами.

Если (как в наши дни) в сознании общества не обретается основания для Богоустановленной власти, то искомый «спаситель народа» должен опираться на что-то другое. Естественно, опора может быть только такой: лично он заслужил особое положение – заслужил умом, решительностью, проницательностью, умением; он сумел встать над ничтожными законами и парламентами, сплотить преданностью себе (а заодно и устранить конкурентов).

С какого-то момента своей деятельности автократ уже оказывается почти вынужден действовать «во имя свое», даже если начинает более или менее скромно. Таким образом, был ли он первоначально избран посредством обычной демократической процедуры или пришел к власти на гребне войны или революции, он становится самозванцем, антихристом по должности. Он может комбинировать террор и пропаганду, но стержнем будут простые мысли: страна в опасности, заменить меня некем. Очень редки примеры, когда человек, в крайних обстоятельствах получивший в руки власть, избегал соблазна воспользоваться этим со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Велико облегчение измученных бедствиями народов, которые с готовностью встречают очередного избавителя, устав от революций, а также и от хлопотных, медлительных и несовершенных демократических процедур. Правда, очень часто эти избавители через некоторое время ввергают свой народ, а также и окрестные страны в куда худшие бедствия, так что потом со слезами приходится восстанавливать из обломков кое-какую обычную жизнь. Чтобы не обращаться к слишком близким по времени примерам, вспомним Наполеона Бонапарта – антихриста XIX века.

В результате мир колеблется между демократиями западного образца и автократиями. Собственно, все разновидности нынешних «как бы властей» являются демократиями, только разного рода. Современные автократии даже сохраняют кое-что от прав и свобод, а главное – тщательно имитируют обычные демократические институты.

Однако очень часто консервативно настроенные люди, в том числе и христиане, склонны рассматривать автократию как почти что монархию, ища у нее защиты от разлагающего влияния Запада, от глобализма, модернизма и тому подобных бед.

Губительно пренебрежение установленными от Бога властями, каковым пренебрежением был разрушен прежний христианский мир. Тщетна надежда на демократические институты во времена испытаний и бедствий. Но вдвойне пагубно после разочарования в демократиях и свободах впасть в соблазн упования на автократию, которая не подготавливает, а уже являет в ожившем прообразе Антихристово царство. Нечестивый злодействует, егда сочетавается с праведным (Прит. 11:15), и в пользу антихристова духа века сего действуют оправдания: стремление защитить «традиционные ценности» и восстановить утраченное политическое величие.

Эти два побуждения следует рассмотреть по отдельности.

Что касается политического величия, то это именно то, к чему стремились иудеи, отвергшие Царя Христа. Этот урок должен быть безоговорочно принят к сведению всяким верующим человеком. Нельзя говорить себе: то иудеи, а мы – совсем другое дело. Величие народу и стране может быть даровано ради благочестия верных и для свидетельства пред неверными; и может быть отнято, потому что не является самоцелью. Но нет ничего ужаснее для христиан, чем стремиться к восстановлению Империи помимо восстановления истинного ее основания.

Что же до защиты традиционных ценностей, то автократ, как всякий демократический правитель (повторю: иных в наше время нет), ищет себе опору во мнении людей. И действительно, во многих случаях он опирается на более или менее консервативно настроенный контингент: иногда христианский, а иногда, например, мусульманский. Но какие собственно ценности защищать и против чего выступать – это для автократа вопрос второстепенный, поскольку альфой и омегой для него является собственная власть.
Поэтому-то, как мы прекрасно знаем из недавнего прошлого на примере сергианства, худший вариант – это когда автократ пытается приспособить для своих целей церковную организацию.

Отсюда пока что можно сделать для себя такой вывод. За отсутствием Богоустановленных властей верные не должны отдавать свое сердце иным правителям; их риторику и призывы следует воспринимать с осторожностью, остерегаясь заразиться земными целями в противность Закону Христову. Это отнюдь не означает какой-то бесчувственности: бедствующему человечеству мы должны сострадать, а злу – не сочувствовать.

Мы невольно по-человечески судим о происходящем, и всегда можем ошибиться. Помимо учения веры Апостольской, Отеческой, хранимой Церковью в Писании и Предании, мы имеем единственный светоч – собственную совесть, как бы она ни была омрачена грехами. Поэтому особенно важно прислушиваться к ней: не так страшно ошибиться, как попирать свою совесть под благовидными (или не очень благовидными) предлогами.

Всё, что тут написано, – это просто набросок, пунктирная линия: буквально в каждом абзаце можно было бы остановиться и разобрать подробнее, о чем идет речь. Поскольку я этого не делала, то буквально каждый абзац может вызвать вопросы; но думаю, это нормально. Если Бог даст, подробнее поразмышлять удастся позднее.

Иногда самым трудным оказывается следовать словам Спасителя: зрите, не ужасайтеся, подобает бо всем сим быти (Мф. 24:6). Может быть, об этом поговорим в следующий раз.

Воскресением Христовым обновлена жизнь человеческая: началось иное житие; здесь, на земле, явились начатки жизни вечной, и Апостол заповедует нам: якоже воста Христос от мертвых славою Отчею, тако и мы во обновлении жизни ходити начнем (Рим. 6:4).
Ростки этой новой жизни явились в первую очередь в Апостолах, мучениках и исповедниках, затем – в ангельском на земле житии преподобных мужей и жен, а далее – уклад и строй целых государств начал изменяться под действием Евангельской проповеди, служением Христианских царей. И в нас должны явиться хотя бы малые ростки обновленной жизни, чтобы мы могли со всем основанием петь: «Воскресение Христово видевше, поклонимся Святому Господу Иисусу», – не только слышавше, но и видевше в своих душах Воскресение Христово.

Однако мир сей сопротивляется новой жизни, и по-прежнему, а иногда и с большей яростью насаждает свои законы – законы лжи, ненависти, мести, обычаи гордости и лукавства. По этим законам тысячелетия жило грехопадшее человечество, и считало это нормой; но и когда Евангелие распространилось и изменило мир, нашлись новые оправдания для тех же богохульных и человекоубийственных обычаев.

Господь сказал Своим ученикам: Услышати же имате брани и слышания бранем. Зрите, не ужасайтеся: подобает бо всем сим быти (Мф. 24:6). Эти слова святые Отцы в первую очередь относят к браням, предшествовавшим падению Иерусалима. Апостолы надеялись на скорое торжество Царства Божия, и поэтому Спаситель предостерег их, чтобы не ужасались, увидев совершенно, казалось бы, противоположное: не победу, а бедствие, не венцы и почести, а скорби и озлобление. Но и до самого Второго и славного пришествия Спасителя торжество Истины, победы над врагами Церкви, над ересями и лжеучениями – всё это будет даваться только как некое чудесное знамение будущего истинного Торжества. В остальном же – скорби и труды обещаны малому стаду Христову, которое, однако, не должно бояться (Лк. 12:32), ни ужасаться браням и бедствиям этого мира.
Праведный Судия ведает, какова мера вины и ответственности каждого человека во всевозможном зле и бедствиях, поражающих человечество. Мы же знаем, что за отступление христиан от Истины Христовой наступает сугубая година бедствий, когда одни стяжавают мученические венцы, другие – принимают начатки заслуженного наказания, а некоторые – следуют за благоразумным разбойником, переходя к покаянию от бездны грехов.

Не ужасайтеся – это значит: не теряйте веры в Промысел Божий, уповайте на Бога и с покорностью переносите попущенное Им. Не ждите и не ищите отмщения на земле, ни благополучия, ни славы, ни утешения, ни венцов; позаботьтесь о спасении души, которая драгоценнее всего мира.

Не ужасайтеся – это не значит: не считайте зло злом, бедствие – бедствием, а злодеяние – злодеянием; это не значит: будьте равнодушны к человеческим скорбям, раз им подобает быти. Сам Господь плакал об ожесточении иудеев и о грядущем разорении Иерусалима, и нам подобает скорбеть о том, что Промысел Божий попускает, но о чем не благоволит милосердный Господь.

Приближается память святителя Игнатия (Брянчанинова), который преставился в Неделю Жен-Мироносиц в 1867 году. По этому случаю приведу два высказывания Святителя из его писем к мирянам.

«Потоками крови омыты ложные мысли — и не вычистилась мысль этим омовением!» – Из отступления, невидимого для глаза, сокрытого в человеческих мыслях, выходит на поверхность жизни всякое зло, и потоки крови заливают человечество. Но никакие наказания и бедствия, никакие потоки крови отнюдь не очищают мыслей и не исправляют людей: только покаяние каждого человека, собственный его подвиг самоотвержения может изменить, с помощью Божией, человеческое сердце. Бедствия – плоды отступления – носят массовый характер; покаяние – штучная работа, да еще скрытая для глаз; оно не выглядит впечатляюще, и те, кто живет по законам падшего мира, полагают покаяние, спасение своей души занятием непрактичным.

«Отступление попущено Богом: не покусись остановить его немощною рукою твоею. Устранись, охранись от него сам: и этого с тебя достаточно. Ознакомься с духом времени, изучи его, чтоб по возможности избегнуть влияния его». – Нет более важной заботы, чем спасение души, нет дела, которое принесло бы бОльшую пользу всему обществу людей, и нет извинения нам, если мы пренебрежем этим главным попечением. Дух века сего многообразен; если мы увидели одну, две, три опасности – не успокоимся на этом, потому что враг предлагает снадобья по вкусу каждого, в каждом из нас ищет свойственные нам слабые места. С помощью учебников догматики и истории Церкви мы с относительной легкостью можем опровергать заблуждения ариан или иконоборцев (как и обязаны это делать); сравнительно нетрудно различить и отбросить заблуждения, приведшие к революции в нашей стране: они уже обличены и разъяснены подвижниками последних веков. Но не будем думать, будто на этом запас искушений и соблазнов истощился. Мы страстны, сердце наше полно пристрастий, уязвимо, немощно; будем умолять Бога, чтобы нам не погубить в себе залог вечной обновленной жизни во Христе.

Сорок дней в течение Великого Поста Церковь призывала нас плакать о своих грехах, и сорок дней по Воскресении Христовом призывала радоваться обновленной жизни.

И то, и другое дается нам с трудом, так что невольно вспоминаешь слова: пискахом вам, и не плясасте: плакахом вам, и не рыдасте (Мф. 11:17). И это неудивительно, ведь Апостол пишет: Печаль бо, яже по Бозе, покаяние нераскаянно во спасение соделовает; а сего мира печаль, смерть соделовает (2 Кор. 7:10). Где истинная печаль по Бозе, то есть о грехах, – там прозрение, а с ним надежда, утешение, радость о Господе. Где сего мира печаль, гдезаботы и чаянья о страстях, о земном– там веет смертью, и радость о Воскресшем Спасителе не может удержаться. И всё же каждый год святая Церковь предлагает нам слова радости и плача в песнопениях и молитвах, возделывая наши сердца, чтобы они изменились и принесли плод вечной радости о Господе.

Теперь мы вспоминаем, как после сорока дней общения с Воскресшим Спасителем Апостолы вновь разлучились с Ним. Но на этот раз их скорбь была растворена твердой надеждой, ибо они видели Христа не только воскресшим, но со славой возшедшим на небеса. Почто Ти оброщены ризы? – вопрошает пророк Исаия (63:2), прозревая это славное восхождение: почто ризы Твои червлены, окрашены красным? Эти ризы – человеческое естество, человеческая плоть, обагренная Кровью, излитой за нас. Господь воцарися, в лепоту облечеся (Пс. 92:1) – воцарился, облекшись в прекрасную, безгрешную, прославленную страданием и воскресением человеческую плоть, по объяснению св. Иоанна Златоуста.

Мужие Галилейстии, что стоите зряще на небо? Сей Иисус вознесыйся от вас на небо, такожде приидет, имже образом видесте Его идуща на небо (Деян. 1:11). Так возвестили Ангелы, явившиеся тогда Апостолам; поэтому и икона Вознесения Христова является в то же время иконой Его славного Второго Пришествия, и изображает весь земной путь Церкви, начавшийся от Вознесения. Спаситель изображается ней возседающим, как подобает Судии живых и мертвых. В руке Своей Он держит свиток – не открытый, а свернутый, заключающий в себе сокрытые от нас и от всех сотворенных существ недоведомые судьбы Божии. Золотой ассист риз означает славу Божества. Отверстое небо часто пишется в виде кругов темного цвета, синего или зеленого, более темного к середине – по причине непостижимости Божества, – и пронизанных лучами Откровения славы Божией. Ангелы, как бы держащие отверстые врата небесные, со страхом служат, видя человеческое естество превыше небес. Церковь, странствующую на земле, изображают здесь Апостолы, ибо взор чад Ее всегда обращен ко Господу, и среди превратностей, скорбей и трудов земных им сопутствуют недоумение, страх и радость, пока не прекратится этот временный мир. Средоточие же жизни церковной – Пресвятая Дева, одушевленный Ковчег Нового Завета, Собой являющая таинства Церкви; на многих иконах линии, образованные стоящими по сторонам Ее Апостолами, образуют подобие чаши, чем подчеркивается этот смысл.

Десять дней по Вознесении Церковь как бы сиротствует, ожидая Пятидесятницы и пришествия Иного Утешителя – Духа Святаго. И нам, помимо скорби и радости, которым учит нас Церковь, нужно учиться твердому терпению, когда, как может показаться, мы остаемся предоставленными своим собственным немощным усилиям, когда молимся и не видим плодов молитвы. Не только в те десять дней, но и позже, когда знамения и чудеса, прежде сопровождавшие Апостольскую проповедь, оскудели и стали крайне редки, терпение и упование в особенности понадобились верным. Поэтому так уместно, что в воскресный день между Вознесением и Пятидесятницей совершается память Отцов Первого Вселенского Собора: их верой и терпением вооружилась Церковь, чтобы до Второго и Славного Пришествия Христова хранить верность Своему Безсмертному Жениху.

(Икос Пятидесятницы)

Мы уже говорили о зле – истинном, каковым является погибель души, и относительном, каковым являются различные бедствия, попускаемые Богом. Мы видим, что учение Евангелия об этом предмете не так уж сложно воспринять умом, но с куда большим трудом склоняется наше сердце к тому, чтобы покориться этому учению на деле.
Действительно, при всевозможных попущениях Божиих сердце в первую очередь отзывается неприятием, ропотом, раздражением, унынием, печалью, жалостью к себе, нетерпением и прочими страстными движениями. Всякое затруднение, разочарование, препятствие, ущемление наших интересов, даже неприятное слово может породить целую бурю в душе; хуже того – в уме рождаются оправдания, ложно подкрепляющие эти страстные порывы. Если мы не в состоянии прямо и просто принимать беды и скорби как от руки Божией, то хорошо хотя бы задним числом увидеть свою неправду, и спохватившись, укорить себя за нетерпение и эгоизм. С трудом смиряясь под крепкую руку Божию, будем благодарить Его за долготерпение о нас, достойных всякого наказания и бедствия, – и непременно будем утешены. Сколько горести дает сердцу ропот, столько утешения подает ему покорность Божественной воле. В первом каждый из нас убеждался многократно, но и во втором, думаю, всем случалось убедиться на своем опыте.
Пожалуй, труднее всего терпеть явную несправедливость. Хотя в житиях мы читаем о святых, на самом деле видевших в своих врагах благодетелей и не смущавшихся никакими их нападками, но если сами мы далеко отстоим от такой беспристрастности и чистоты сердца, то изображать ее лицемерными речами значило бы обманывать себя и других. Во всех обстоятельствах нужно стараться правильно сознавать своё состояние, свой возраст. Думаю, в таких случаях нужно отделять одно от другого: скорбь, попущенную Богом, от неправоты другого человека, за которую ведь не нам отвечать, и о которой (признаемся) судить беспристрастно мы не в состоянии.

Наказания и бедствия постигают не только нас и наших близких, но и целые народы. Суды Божии недоведомы, однако многие святые и в Ветхом, и в Новом Завете, обличая грехи и отступления верных от Бога, указывали на них как на причину будущих или уже наступивших бедствий. Вместе с главными виновниками терпят наказание и те, кто, как кажется, меньше был виновен, и даже те, кто среди искушений являл твердую веру и упование на Бога. Так праведные совершенно очищаются скорбями и увенчиваются, составляя, по выражению Апостола, облак свидетелей (Евр. 12:1) Божиих.

Мы уже вспоминали песнь отроков в пещи Вавилонской, и я снова приведу отрывок из нее, потому что в ней – образец для всех верных во всякое время наказания Божия:

Более века назад нашу страну постигло наказание Божие. Бедствия, начавшиеся тогда, были предсказаны многими святыми и подвижниками благочестия. Святитель Игнатий Брянчанинов в одном из писем приводит слова святителя Тихона Задонского: «Должно опасаться, чтобы христианство, будучи жизнь, таинство и дух, не удалилось неприметным образом из того человеческого общества, которое не умеет хранить этот бесценный дар Божий».

Хотя святитель Игнатий также пишет: не дерзни остановить отступление своей немощною рукой, – это, разумеется, не исключало попыток противиться явным плодам отступления, тем более, что такое сопротивление для многих было долгом – по самому их положению, по роду деятельности, по месту служения.

Бывали времена, когда судьи и пророки возвещали Ветхозаветному Израилю, нужно ли противиться врагам, даже несмотря на самые отчаянные обстоятельства, или же нужно терпеть чуждое иго, не возлагая надежд на земные средства. Новозаветному Израилю в годы попущения Божия выпало более тяжелое испытание, впрочем, тоже описанное и предсказанное в молитве святых отроков: несть во время сие начальника, и пророка, и вождя (Дан. 3:38).

Когда уже не стало Православной Империи, когда потерянную власть прибрали к рукам большевики, – многие всё еще продолжали бороться. История Белого Движения – история борьбы, обреченной на поражение, но в которой по крайне мере некоторые, сохранившие веру и верность, исполнили свой долг до конца. Всевышний Судия знает, кто из боровшихся был увенчан, несмотря на видимое поражение, потому что подвизался законно (2 Тим. 2:5), по заповеди, сохраняя верность Царю Небесному и земному царю.

Однако важно было не забывать за этим земным противостоянием слова Апостола: яко несть наша брань к крови и плоти, но к началом, и ко властем, и к миродержителем тмы века сего, к духовом злобы поднебесным (Еф. 6:12). Эта брань не прекращается никогда, в то время как внешние брани приходят и уходят. Со временем стало очевидным, что попущением Божиим безбожная и богопротивная власть утвердилась всерьез и надолго; хотя бы теперь нужно было христианам задуматься об истинных причинах этого. Всегда есть соблазн счесть виновниками бед некоторых отщепенцев и нечестивцев, внутри или вне страны, причину этих бед увидеть в хитроумии, коварстве и злобе врагов, придавая им большее значение, чем Божественному Промыслу. Такое расположение не только наполняет душу неполезными терзаниями, но приводит к ропоту на Бога и не дает извлечь нужные уроки, доступные только сердцу, с сокрушением и смирением приемлющему попущение Божие.

Об этом писал новомученик Михаил Новоселов в седьмом из своих известных писем к друзьям. В нем он отвечает негодующим и недоумевающим о поругании святынь, об унижении священнослужителей и прочем подобном: «Россия давно начала внутренне отпадать от Церкви: что же удивительного, если государство отвергло, "отделило" Церковь и, по естественному и Божескому закону, подвергло ее гонению?» В постскриптуме письма он сообщает о мысли, которая явилась ему однажды в первые послереволюционные годы, и которую он воспринял, как некоторое откровение: «Не хули их, они орудие Божие; хуля их, будешь хулить Пославшего их; прими посланное как от руки Божией и терпеливо и уповательно неси крест, кто бы ни был орудием испытания, непрестанно и твердо памятуя о Промышляющем и Действующем во спасение верных». – Это напоминание о Промысле Божием, и о том, что не следует увлекаться хулой, то есть пристрастным суждением о преступлениях и неправдах людей, даже явно враждебных Богу и Церкви Божией.

Конечно, это не значит, будто Михаил Новоселов не считал большевиков злодеями и врагами Церкви. Адресатам его писем не нужно было разъяснять это обстоятельство; впрочем, в то время, а именно в 1925 году, ужасы революции и гражданской войны были уже позади, а главные злодеяния новой власти – впереди, и представить их себе было еще невозможно.

Однако вскоре, в 1927 году, в Декларации митрополита Сергия (Страгородского) был предложен верным совсем иной взгляд на большевицкую власть. Михаил Новоселов в другом своем письме, известном под названием «Апология отошедших от м. Сергия», пишет: «Ключом же ко всему, который вдруг отверзает дверь на все это "нечестие и неправду" (Рим.1,18) сергианства, служат слова "Послания", приглашающие к сочувствию в радостях и печалях тому, что само о себе открыто свидетельствует, как о силе Боговраждебной и на погибель Церкви направленной».

Действительно, одно дело принимать наказание как от руки Божией и совсем другое – сорадоваться успехам врагов Церкви и печалиться об их неудачах.

Вообще, попущение Божие не означает невиновности тех, чьими руками оно осуществляется. Поэтому и святые отроки гонителей назвали «мерзкими отступниками», а правителя Вавилона – «царем неправедным и лукавнейшим паче всея земли». Это свидетельство истины нисколько не препятствовало смиренному духу молитвы отроков; к сожалению, с нами получается не так, потому что пристрастность проявляется во всех наших суждениях, а особенно – в сердечных чувствах.

Однако называть вещи своими именами необходимо, как говорит пророк: «Горе глаголющим лукавое доброе, и доброе лукавое, полагающим тму свет, и свет тму, полагающим горькое сладкое, и сладкое горькое» (Ис. 5:20).

Надеюсь в следующий раз продолжить этот разговор.

В прошлый раз мы говорили о попускаемых Богом бедствиях и об отношении к ним, а также и к людям – орудиям этого попущения.

В качестве примера бедствий не личных, а общественных речь шла о захвате большевиками власти в России, и о том, как в 1927 году Декларация митрополита Сергия (Страгородского) провозгласила единство верующих с этой властью в радостях и печалях. Едва ли это было искренним; для митрополита Сергия и его единомышленников все подобные заявления и действия представлялись просто компромиссом, необходимым «ради спасения Церкви». И часто «Декларацию» оправдывают именно тем, что ведь все понимали, что заявление это вынужденное, так что оно никого не могло обмануть.
Поэтому здесь стоит остановиться и подумать немного о разных видах лжи.

Есть такая ложь, которая действительно вводит в заблуждение слушателей. Это – прямой обман, что само по себе достаточно плохо; но есть и худшая разновидность: ложь, о которой вполне ясно, что это именно ложь, но которую по каким-то причинам человек вынужден (или думает, что вынужден) признавать за правду.

Очевидная ложь по своим последствиям бывает гораздо страшнее простого обмана. Мы здесь оставим в стороне тот случай, когда речь идет непосредственно об исповедании веры, потому что долгое время после 1927 года продолжались споры, является ли сергианство прямой ересью. Но помимо догматов, Истина Христова заключает в себе и нравственный смысл, без чего вера в Бога уподобляется вере бесовской, как говорит Апостол (Иак. 2:19).

О событиях тех лет пишет протопресвитер Михаил Польский в своей книге «Положение Церкви в Советской России», и очень ее рекомендую, если кто-то еще не читал или уже забыл. В ней не просто сообщаются какие-то сведения и делаются выводы, а рассказано именно изнутри: как переживались эти события участниками, на что они надеялись, в чем разочаровывались – все вопросы и соображения, которые в первую очередь касались совести пастырей и верных.

Отец Михаил пишет, что власти соблазнили митрополита Сергия легализацией; при этом почти десять лет Церковь существовала как бы на нелегальном положении, но обладала тем моральным весом, с которым приходилось считаться, и которому власти могли противопоставить только грубое насилие. Такое положение было затруднительным не столько для Церкви и верующих, сколько для самих властей, почему они и искали способа подорвать эту моральную опору.

Власти потребовали принятия очевидной лжи: будто бы в Советской России нет никаких гонений на веру, а все, кого арестовывают, ссылают и казнят, являются обычными политическими преступниками. Сергианская иерархия приняла и провозгласила официально эту ложь.

Принятие ее повлекло за собой разрушение церковной организации изнутри, руками самой иерархии. Вполне закономерно, что пользы сергианам это не принесло, по Писанию: «Яко рекосте: сотворихом завет со адом и со смертию сложение: буря носима аще мимоидет, не приидет на нас: положихом лжу надежду нашу и лжею покрыемся… – И не отымет от вас завета смертнаго [т. е. смерть вас не минует; в русск. переводе: «союз ваш со смертью рушится»], и надежда ваша, яже ко аду, не пребудет. Буря идущая аще найдет, будете ей в попрание» (Ис. 28:15, 18). Действительно, после 30-х годов в стране уже оставалось ничтожное количество храмов и горстка епископов-сергиан, изо всех сил старавшихся угодить власти; полное уничтожение легализованной церковной организации остановила только война.

Ложь сергианства развязала руки большевицким властям: «сама иерархия, сами верующие» признали, что репрессиям подвергаются обычные преступники, а никаких гонений на веру нет. Несогласные с этим не только арестовывались, но и подвергались якобы законным прещениям со стороны митр. Сергия, который, похоже, искренне верил, что имеет на это полное право. (Мы сейчас не будем подробнее рассматривать и эту ложь с канонической точки зрения – это отдельная тема). В сергианских храмах перестали поминать арестованных епископов, на их место начали назначать новых.

Думаю, нужно особо отметить, что теоретические заблуждения, даже вероучительные – это одно, а предательство собратьев ради своего спасения, ради собственного благополучия – нечто совсем другое.

Истребление верной иерархии и верующих при поддержке (пусть и неохотной) со стороны предателей-сергиан означало уничтожение моральной основы новой, теперь уже легализованной, церковной организации. Это было началом нового этапа – не просто нового этапа бедствий, бывших наказанием за прошлые отступления, но нового этапа морального падения верующего народа и народа в целом.

1927 год положил начало широкой практике привлечения людей к соучастию в преступлениях власти. В церковной среде это было, в частности и то, о чем вы можете прочесть в книге отца Михаила (Польского):

Практика принуждения к секретному сотрудничеству охватила все слои общества, о чем пишет, в частности, Борис Бажанов, бывший секретарь Сталина по Политбюро, в 1928 году бежавший за границу. Он передает хвастливые слова Ягоды: «Кому охота умереть с голоду? Если ГПУ берет человека в оборот с намерением сделать из него своего информатора, как бы он ни сопротивлялся, он все равно в конце концов будет у нас в руках: уволим с работы, а на другую нигде не примут без секретного согласия наших органов. И в особенности, если у человека есть семья, жена, дети, он вынужден быстро капитулировать». С подобным столкнулся и дальний родственник Бажанова, начальник железнодорожной станции, обремененный большой семьей; местный чекист, пытавшийся завербовать того в сексоты, прямо сказал: «когда семья начнет пухнуть с голоду, все равно согласитесь».

В это же время сворачивается НЭП и готовится наступление на крестьянство. 1929 – «год великого перелома», переход к сплошной коллективизации и «уничтожению кулака как класса». За этим последовал голод начала 30-х и «закон о трех колосках», потом – ежовщина; плановым порядком, в соответствии со спущенной сверху разнарядкой люди сотнями тысяч обвинялись в шпионаже, вредительстве и тому подобных преступлениях и по приговорам троек отправились кто на смерть, кто в лагеря. За ними в лагеря, ссылки и специальные детдома последовали члены семей врагов народа. В 1937–38 годах террор охватил все слои общества, включая верхушку партии, армии, карательных органов; на это же время приходится максимум истребления православного духовенства.

С одной стороны, мне хотелось бы отметить, что сергианство сыграло важную, если не решающую роль в этой цепочке событий.

С другой стороны – заметим разницу между тогдашней советской властью и каким-нибудь Батыем. Советской власти совершенно недостаточно было грабить и убивать; нужно было сделать по возможности большую часть народа соучастниками государственной лжи и государственных преступлений, запятнать лицемерием и подлостью.

Не жившие в те годы едва ли могут представить себе такое положение. Но и жившие в большинстве своем не были в состоянии оценить, а тем более – пересказать происходящее. Диссонанс между «Веселыми ребятами», «Волгой-Волгой», «Жить стало лучше, жить стало веселее» и т. п. – и реальностью голода, лагеря, исчезновения одного за другим близких, соседей, сослуживцев, вдруг оказавшихся шпионами и вредителями… Вопрос даже не в том, что нельзя говорить то, что думаешь. Да, молчание стало до такой степени второй натурой, что во многих семьях и по сей день не имеют понятия о своих ближайших родственниках, о которых родители на всякий случай ничего не говорили детям. Но на самом деле есть вещи, о которых даже думать трудно; стоит только начать отдавать себе отчет в происходящем, и можно сойти с ума. А хочется просто жить, читать книжки, смотреть фильмы, лечить людей, учить детей… Как только появляется хоть малейшая возможность, существующая рядом реальность скрывается в тумане непризнания.

Еще раз вернусь к песне отроков в пещи Вавилонской: «И предал еси нас в руки врагов беззаконных, мерзких отступников, и царю неправедну и лукавнейшу паче всея земли». Кажется, здесь содержится пророчество; на эту мысль наводит тот факт, что о Навуходоносоре Писание не сообщает ничего такого, что показывало бы его особенное лукавство. Да и врагов тогдашних трудно назвать отступниками, так как они никогда не были верными, чтобы потом отступить. Конечно, всякое зло от лукавого, и всякий нечестивец отступил от Бога, но действительно, лукавство врагов Божиих возрастает с течением истории, а отступничество становится тем страшнее, чем более дарований было прежде дано народу Божию.

Говоря о лукавстве советских властей, отец Михаил ссылается на архиепископа Илариона (Троицкого): «Характеризовать как-нибудь подробнее все обманы, ложь, наглое бесстыдство, омерзительное притворство и лицемерие, провокационные выходки и прочие подлости агентов власти даже архиеп. Иларион не умел. Когда касался разговор отношений власти и церковного управления, то он говорил так: "Нет, друзья мои, ведь надо побыть в этой обстановке, хотя немного, а так не опишешь…" Посмотрев на нас слушателей и, как бы спрашивая нас, поверим ли мы ему или нет, он добавлял: "Это, воочию, сам сатана…"».

1927 год породил новое отступничество, подорвал моральные силы большинства выживших верующих. А лукавнейшая власть обрела новые силы, и пошла множить свою ложь и лукавство.

Ложь, которая сначала никого не обманывала, стала потихоньку утверждаться в умах. Черное побелело, белое почернело.

Книга отца Михаила Польского увидела свет в 1931 году; в ней он писал: «Надо же помнить, что верующие и вообще старой закваски люди просто вымирают, а средний возраст сильно ассимилировался, и потому менее чем через десять лет Россия по своему людскому составу будет совсем "новая". Я хочу сказать, что положение Русской Церкви катастрофическое. Оно гораздо печальнее, чем здесь думают».

Но это было только начало.

И во всех сих не отвратися гнев Его, но еще рука Его высока (Ис. 10:4).

В прошлый раз мы говорили о сергианстве и его плодах, о моральном надломе, произошедшем в нашем народе вследствие комбинированного применения лжи и террора.
Под предлогом свободы власть в нашей стране захватила группа преступников и профессиональных заговорщиков, наиболее ловкая и беспринципная по сравнению с прочими политическими силами. В дезорганизованном обществе именно такие люди, не связанные моральными принципами, не имеющие понятия о честности и чести, обладают решающим преимуществом. Так исполнились пророческие слова святого отца Иоанна Кронштадтского: народ, потерявший веру и верность Царю Православному, попал под власть кровавую и беззаконную.

Говоря о бедствиях и попущениях Божиих, надо еще отметить, что хотя одна-единственная душа, одна-единственная жизнь бесконечно ценна, хотя гибель или падение одного человека представляет собой невосполнимую потерю, но и количество жертв террора, количество смертей, а особенно количество людей морально надломленных, имеет огромное значение. По мере нарастания количества происходит качественное изменение состояния общества.

Как писал в свое время Лев Александрович Тихомиров, основу монархии составляет господство в обществе нравственного идеала. Основу власти большевиков, фальшиво названной «диктатурой пролетариата», а затем – «советской» властью, составили страх и порожденная им подлость. Это отнюдь не значит, что народ принял подлость за норму: такого террор достичь не мог. Но сопротивление лжи и подлости было подорвано – в значительной степени именно сергианством, – и плоды этого падения еще предстоит пожинать.

Напомню, что в борьбе со крестьянскими восстаниями широко использовалось взятие заложников[1]. Если смотреть шире, то заложниками власти становились самые разные люди, которых она так или иначе страхом принуждала к соучастию в своих преступлениях. Еще один фактор, о котором нужно помнить, – это террор, направленный не на реальных врагов, а на случайных людей, и так называемые «романы» – дела о заведомо несуществующих заговорах и преступных организациях, основанные на выбитых пытками оговорах и самооговорах.

[1] Приказ Полномочной комиссии ВЦИК № 116 от 23 июня 1921 года. Целью было добиться от населения содействия в поиске и уничтожении «бандитов», то есть повстанцев. В случае отказа 60–100 заложников должны были быть расстреляны по истечении 2 часов, а затем взяты новые 60–100 человек и так далее.

Особую роль в этой мрачной истории сыграл голод невиданных прежде размеров: голод 1920‑х, 30‑х и 40‑х, доходивший до людоедства. Причина – коллективизация, разрушение крестьянского хозяйства, обессмысливание крестьянского труда и истребление тех, кто способен был прокормить себя и страну. Всё это разорение совершалось как из идейных соображений, так и ради экспорта хлеба для нужд «индустриализации», в конечном счете – для военных нужд, а точнее – для нужд мировой революции.

Иван Лукьянович Солоневич, русский патриот белорусского происхождения, бежавший за границу в 1934-ом году, так подводил итог своим наблюдениям («Россия в концлагере»):

Я напоминаю эти обстоятельства очень кратко и поверхностно, поскольку не пишу историю нашей страны, а просто хочу проследить, как и с чем мы пришли к сегодняшнему дню.

Планы мировой революции, ради которой было погублено и искалечено столько жизней, не состоялись. Созданная и вооруженная за счет нечеловеческого труда, буквально построенная на костях могучая Красная Армия потерпела фантастический разгром в 1941 году. Миллионы пленных, захваченная техника, воевавшая потом на стороне врага до самого конца войны, и вот – новая пучина бедствий и скорбей нежданно обрушилась на нашу страну в день Всех Святых, в земле Российской просиявших.

Так святитель Василий Великий объясняет слова Апостола: «Не сообразуйтеся веку сему, но преобразуйтеся обновлением ума вашего, во еже искушати вам, что есть воля Божия благая и угодная и совершенная» (Рим. 12:2). Бедствия попускаются Богом, строящим всё человекам во спасение; однако мы не должны содействовать, или сочувствовать, или сорадоваться бедствиям, а искать благой и совершенной воли Божией. Святитель еще поясняет, что даже благое дело не будет угодным Богу, если делается не вовремя или не по благоволению Божию.

Можно сказать, что бедствия в человеческом обществе – то же, что боль в организме человека: не болезнь, а симптом болезни. Однако разница состоит в том, что свою боль человек ощущает, даже если не всегда правильно реагирует на нее, но с бедствиями других людей, с бедствиями, не затрагивающими нас непосредственно, дело обстоит иначе.

Всякая скорбь свидетельствует о том, что этот мир находится не в том состоянии, ради которого сотворен и о котором Творец сказал: «се вся добра зело», но в состоянии падения; свидетельствует об истинном зле – грехе, сущность и опасность которого так часто для нас неочевидна.

В более узком смысле злодеяния свидетельствуют о ложных идеях, как мы уже читали у святителя Игнатия (Брянчанинова): «потоками крови омыты ложные мысли». Пагубность богоборных идей бывает до времени не видна, пока они не принесут плоды жестокости, коварства, подлости. В частности, о плодах усвоенной ереси Святитель пишет (в «Письмах к мирянам»):

Когда дело доходит до злодеяний, то они оказываются сильнейшими свидетельствами порочности тех или иных идей. Неопытность легко может обмануться теоретическими рассуждениями, но когда речь идет о поступках, против которых свидетельствует совесть, то сколько-нибудь невинным такое заблуждение уже быть не может. Нравственный закон, данный Богом, прост в своей основе, и опирается на то, что каждому понятнее всего: «елика аще хощете, да творят вам человецы, тако и вы творите им», и: «елика неугодна себе суть, иным не творити» (Матф. 7:12; Деян. 15:20).

Для чего в предыдущих заметках я написала (хотя и очень кратко) о самых мрачных периодах нашей недавней истории? Ведь то время прошло, и немного осталось в живых людей, которые могут вспомнить о нем хоть что-нибудь. Теперь я попытаюсь пояснить, в чем состояла моя цель, а для начала – в чем она точно не состояла.

Во-первых, моей целью не было рассуждать о таинственных путях Божественного Промысла; великим святым, и то лишь в некоторой малейшей части, открывались тайны судеб Божиих, а в целом они остаются тайной до конца времен.

Во-вторых, моей целью не было дать «правильное» изложение и истолкование исторических событий, политических процессов или роли отдельных личностей в истории. Я не считаю себя компетентной в этих вопросах, но они и не имеют прямого отношения к единому на потребу – спасению души. Часто вспоминаются мне слова молитвы: «помяни, Господи, всех призывающих Имя Твое во истине; помяни всех, блага или сопротивная нам хотящих, вси бо человецы есмы, и всуе всяк человек» (молитва по 6 кафизме Псалтири). И святым случалось недоумевать и расходиться в суждениях друг с другом, когда речь шла о мирских делах, а нам тем более не избежать ошибок, так что не стоит полагаться на выводы, к которым мы так или иначе приходим.

Но на примере людей, живших не так давно в нашей стране – наших предков, близких нам или по вере, или по крови, или хотя бы по месту жительства – мне хотелось напомнить, какого рода искушения и соблазны посещают людей во времена попущения Божия.

Невозможно, глядя из относительного благополучия, рассуждать о правильности или неправильности поступков и суждений тех, кому Бог определил жить в годины испытаний.
Благо было тем верным, кому Бог даровал быть подданными Православной Империи: их поддерживала явленная в мире правда Божия, которую и оставалось защищать по мере сил.

Скорбь и тягота выпала на долю тех, кто попущением Божиим оказался в богоборном государстве, которое не хотело ограничиться кесаревым, но посягало и на Божие, заменяло проповедь Евангелия проповедью ненависти, стремилось страхом и ложью сделать всех соучастниками своих преступлений.

И вот уже с нашествием иноплеменных должно было бороться отнюдь не христолюбивое воинство, а верные оказывались между двух огней, как это было во время Второй мировой войны. Очень часто люди в те годы воевали по разные стороны не по причине разницы убеждений, не потому, что им чем-то нравилась идеология коммунизма или нацизма, а по обстоятельствам жизни, которые не дай Бог никому испытать на себе.

При этом вспомним, что Православная монархия была подорвана не только теми, кто полагал, будто без нее жить будет лучше, но и теми, кто забыл о ее назначении, о смысле ее бытия. Когда с революцией пришли годы разорения, возник соблазн предаться ностальгии по плодам благочестия, а не по самому благочестию, по земным благам и земному величию, а не по правде Божией.

Затем революционная стадия прошла, сменилась новым порядком, и для тех, кто нашел себе нишу обитания в нем, возник соблазн забыть, на чем стоит этот новый порядок, отгородиться от страданий других людей, ставших жертвами злодеяний.

Мы застали Советский Союз на излете его существования, когда террор практически сошел на нет, а проповедь коммунизма свелась к формальности. Лишившись своего, пусть и извращенного, основания, государство рухнуло – со всеми вытекающими отсюда последствиями. Тогда на смену ностальгии по Христианской Империи пришла ностальгия по империи антихристианской, затем обе эти ностальгии смешались, образовав смутную тоску по порядку, благополучию и величию.

Всякое государство, даже самое что ни на есть безбожное и богоборческое, поддерживает какой-то порядок, выполняет функции, необходимые для существования общества людей; всегда есть о чем жалеть, когда ему приходит конец и наступает новая фаза существования.

Но мы не должны забывать, что благополучие и величие – это дарования, которые подаются стране и народу ради веры Христовой, ради свидетельства Истины. Мир ищет своего, а мы должны искать правды Божьей, и с благодарностью принимать от руки Божией всё, что Он ни пошлет.

У каждого времени свои искушения. Вот почему я вспоминала те, не столь давние, но легко забывающиеся: на фоне тех страшных соблазнов стыдно нам не преодолеть относительно легчайшие.

Мы должны в первую очередь быть готовыми потерпеть собственные скорби, памятуя, что каждому из нас Промысел Божий определил то самое время и место, в которых мы можем спастись.

Затем важно не терять нравственных ориентиров под влиянием обстоятельств. Моральный дальтонизм обессмысливает христианскую веру, и ради таких «христиан» имя Божие хулится в мире. Мы же призваны не исправлять мир, не преобразовывать его, но всеми силами сохраняться от влияния его законов. И просто не оправдывать злодейства – это тот минимум, без которого не обойтись; но и это в некоторых обстоятельствах бывает нелегко.

Конечно, исторические обстоятельства я привела только для примера, и особенно подчеркну это: наше время – иное, и соблазны нашего времени – иные, а в прошлом нет готовых рецептов на этот случай.

Правда, мне случалось сталкиваться, например, с «православными сталинистами» – значит, то время еще не совсем ушло, а старые соблазны по-прежнему дают о себе знать. Разумеется, я не думаю, что написанное мною повлияет на тех, кто уверен, будто масштаб репрессий сильно преувеличивают, и на самом деле пострадали не миллионы, а «всего лишь» сотни тысяч людей, и что зато всё это делалось в национальных интересах. Но полезно знать, что влияние ложных идей может быть настолько сильным: ведь в обычной жизни гибель и одного человека воспринимается нами как катастрофа, а тут сотни тысяч (утешаясь тем, что не миллионы) уже оказываются мелочью.

Ошибки в оценке исторических или политических событий сами по себе не так страшны, но страшно, если они порождены нашими пристрастиями, а особенно – если под влиянием пристрастий мы попираем голос совести.

Вот о совести, независимо от исторических и политических аспектов, я и надеюсь еще продолжить разговор в следующий раз.

Но на последок хочу заметить еще одно. Я написала, что страшно, когда наши ошибки порождены пристрастиями. На этот счет каждому нужно быть внимательным к себе, и нам могут помочь в этом все случаи столкновения с иными представлениями о мире и событиях в нем. Мы не должны доверять своим душевным порывам, какими бы здравыми, благородными и правильными они нам ни казались; вот почему даже тогда, когда суждения других людей вызывают в нас возмущение и негодование, не стоит отдаваться таким чувствам. Лучше воспользоваться возможностью, и еще раз пересмотреть хотя бы некоторые частности – не только на случай наших собственных ошибок, но еще и потому, что даже правильные представления легко становятся источником самонадеянности. Кто из нас не горд и не самонадеян, и потому может не беспокоиться на этот счет?

А в отношении других людей не следует торопиться с выводами, если их взгляды и оценки не совпадают с нашими. Не стоит немедленно предполагать самые серьезные и мрачные причины этого: добровольную слепоту наших близких, в корне поврежденное мировоззрение и даже отступление от здравой веры (если речь о наших единоверцах). Это очень серьезный соблазн: мы легко начинаем читать между строк, делать свои выводы из чужих слов, а иногда и приписывать другим поистине чудовищные устремления.
Во многих случаях достаточно просто напомнить себе то лучшее, что мы знаем о близких, и вручая их Богу, помолиться словами той молитвы, которую я уже сегодня вспоминала: «помяни, Господи, всех призывающих Имя Твое во истине; помяни всех, блага или сопротивная нам хотящих, вси бо человецы есмы, и всуе всяк человек».

Самые разные вещи окружающего нас мира могут оказаться поучительными: из внешних обстоятельств можно извлечь уроки, применимые к духовной жизни. Образцы таких уроков мы видим и в Евангелии, и в творениях святых Отцов.

Сегодня я хочу для примера поговорить о поэтах, потому что в течение нескольких лет, занимаясь переводами поэзии с английского, скотса и шотландского гэльского, я общалась на форуме «Век перевода» с переводчиками и поэтами, и естественно, мы обсуждали разные практические и теоретические подходы в этой области.

В школьные годы нам нередко приходилось отвечать на вопрос: что хотел сказать поэт (или писатель) своим произведением? Вопрос довольно странный. Если поэт достиг своей цели, то уже сказал то, что и хотел. Если же ему не удалось высказаться, то какая разница, в чем состоял замысел, не нашедший своего воплощения? Правда, иногда можно догадаться, что у поэта были какие-то одни замыслы, а в результате воплотилось нечто другое; но обычно вопрос «что хотел сказать поэт» подразумевает, что сказать-то он сказал, однако читатель, пока ему не разжуешь, не в состоянии сообразить, что это было. Отсюда возникает ощущение, что поэт, может быть, в чем-то талантлив и даже гениален, но изъясняться умеет не очень хорошо. Что странно, поскольку его основное занятие – именно воплощать в словах мысли, образы, чувства. Естественно, комментарии и примечания тоже оказываются нужны, особенно с течением времени: меняются времена, меняется язык; очевидное некогда превращается в загадку, обстоятельства забываются и т. п. Но после всех необходимых примечаний последнее слово остается за автором, и не стоит думать, будто мы можем лучше выразить то, что он «хотел сказать». Еще добавим, что если бы то, что он «хотел сказать», можно было выразить в прозе, то он бы не стал бы связываться со стихами. В конце концов, поэт не хуже нас мог бы написать статью с изложением собственных взглядов.

В связи с этим возникает вопрос: чем должен руководствоваться в своей деятельности поэт? Скорее всего, он учится у кого-то и стихосложению, и многому другому; сама жизнь учит поэта и дает пищу для творчества. Но оставаясь один на один с листом бумаги и пером, поэт (если он настоящий поэт) в конечном счете руководствуется своим призванием.

Приведу в пример того, кто был одновременно и реальным лицом, и мифическим персонажем, – Тома-Рифмоплета, Томаса Лермонта, которого, кстати говоря, считал своим предком Михаил Юрьевич Лермонтов. Прозвище Лермонта – True Thomas – можно перевести как «правдивый» или «честный» Томас, и это связано с легендой, по которой он был похищен королевой фей, и получил от нее странный дар в виде неспособности лгать. С другой стороны, знаменитую балладу Киплинга “The Last Rhyme of True Thomas” в 1920-е годы перевела на русский язык Оношкович-Яцына, дав ей заглавие «Последняя песня Верного Томаса». Здесь дано другое значение прозвища: слово “True” можно перевести и так, имея в виду, что Томас был верен своему призванию. Таким образом, прозвище Тома-Рифмоплета говорит нам о двояком признаке настоящего поэта: он должен быть правдив и верен своему призванию.

Многие из поэтов размышляли о том, может ли кто-то, – а если может, то кто именно – судить о том, что написал поэт. С одной стороны, поэт не лучше прочих людей, а то и значительно хуже многих, и нередко подвержен порокам и всевозможным заблуждениям. Но хотя личные слабости и пороки поэта очень даже могут портить его дело, всё же следуя своему призванию, он может сказать то, чего никто другой сказать бы не сумел. В стихах его находится правда, которой он и сам не знал, пока она не сказалась; поэтому нередко читатели извлекают из этих строк помощь и утешение сверх всякой надежды.

Не буду задерживаться на этой мысли, потому что моей целью вовсе не было рассуждение о поэзии и литературе вообще. Только позволю себе отчасти поспорить с известной сентенцией: «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан». То есть спору нет: тот, кто не пишет стихов, может позволить себе не быть поэтом. Однако если кто пишет стихи, то быть поэтом – это главное условие, без которого всё остальное совершенно теряет смысл.

Впрочем, на форуме «Век перевода» мы говорили и о том, что поэтом можно назвать не только того, кто пишет стихи; ведь если повар, например, в душе не является поэтом, то у него получится грустный суп, от которого будет мало пользы, и вовсе никакой радости.
Если же мы посмотрим еще шире, то каждый из нас имеет в жизни свое призвание. Какое? Во-первых, есть общее для всех нас: мы призваны к Небесному Царству, и хотели бы удостоиться быть не только званными, но и избранными. Но есть и частные призвания – у каждого свое; так, например, Апостол Павел, говоря о девстве и браке, добавляет: Хощу бо, да вси человецы будут, якоже и аз; но кийждо свое дарование имать от Бога, ов убо сице, ов же сице (1 Кор. 7:7). В особых случаях призвание является сверхъестественным откровением от Бога, как было с самим Апостолом Павлом. Но чаще оно проявляется в обстоятельствах жизни, в природных свойствах человека, в воспитании, которое он получил, в тех людях, с которыми выпало ему общаться, а в конечном счете – в голосе совести, которая иногда неожиданно понуждает его изменить свою жизнь, оставив прежние дела и привязанности.

Притом, как мы можем увидеть из житий многих святых, призвание бывает не одно на всю жизнь. Раньше времени не мог святой Евстафий Плакида знать, что произойдет с его семьей, и какой путь придется пройти ему и его близким; так что он следовал своему призванию на том месте, на котором находился. Святой Максим Исповедник был придворным, и здесь было его призвание и служение, пока призвание не привело его в монастырь, затем – на трудный путь через Африку в Рим ради утверждения и защиты Православной веры, а оттуда – на путь исповеднических страданий.

И если общее наше призвание ясно свидетельствуется Священным Писанием и проповедью святых, то отдельное призвание каждого из нас не так очевидно, потому что плотская жизнь сделала нас слепыми, а привычные грехи заглушили голос совести.
Можно сравнить христианскую жизнь с поэмой, но точнее будет сказать, что любая поэма – только слабый образ таинственной песни, которую во славу Божию и действием Божественной благодати каждый из нас должен составить из собственных мыслей, слов и поступков.

Как поэт не перестает учиться, чтобы осуществить свое призвание, так каждый из нас должен с усердием учиться, применяя по мере сил на практике то, чему учит Церковь.
И как оставшись наедине с листком бумаги и пером, поэт слушается своего призвания, зная, что никто за него не решит, что и как написать, – точно так же и мы, сознавая свою слепоту, понимая, что будем многократно ошибаться, всё же должны помнить, что последним судьей всех дел остается голос Божий в человеке – голос собственной совести.

Однако читатели, даже не разбираясь в тонкостях стихосложения, вполне могут заметить, когда поэт фальшивит в угоду посторонним соображениям; так и наши близкие видят, когда мы пытаемся представить из себя то, чем не являемся на деле, лицемерим или, ссылаясь на возвышенные духовные понятия, пренебрегаем простой порядочностью, состраданием, ответственностью. И неприятные слова наших близких помогают нам не замыкаться в самообольщении, а отрезвляться, снова и снова сверяясь со своей совестью.

Усилия на этом пути приводят к тому, что мы начинаем видеть свою слабость, слепоту и склонность к самообману, а следовательно – и нужду в помощи Божией. Отсюда берется то расположение души, благодаря которому святые смогли с терпением следовать своему призванию, и о котором, вспоминая свою юность, так пишет святитель Игнатий Брянчанинов:

Нередко случается нам услышать суждение не очень верное или вовсе неверное, но оно заставляет более серьезно задуматься над тем, что раньше мы воспринимали как само собой разумеющееся. Собственно, именно так еретические измышления стали для всей Церкви поводом для подробного изложения догматов; но и в нашей частной жизни иногда происходит подобное. Конечно, это не означает, будто нам нужно специально изыскивать сомнительные суждения – как раз этого святые Отцы совершенно не советуют, – но если выпадет такой случай, он может стать поводом лучше уяснить для себя то, что мы вроде бы и раньше знали.

Когда-то давно мне попалась история про одно довольно известное духовное лицо из Московской Патриархии: как одна женщина спросила у него, что делать, если она постоянно молится, а никакого ответа на свои молитвы не получает. Он ответил, что она всё время говорит, а нужно иногда и помолчать.

Психологически этот совет кажется очень верным; и если бы речь шла не о молитве, а о беседе с человеком, то это было бы прямо в точку. Но в духовной жизни психологию, как и прочие мирские соображения нужно применять с осторожностью, только в той мере, в какой они не противоречат сути дела.

Приснопамятный отец Серафим (Роуз) писал в свое время, что услышав об исихазме (а «исихия» – ἡσυχία – означает молчание, покой), многие увлеклись этой идеей и завели обычай время от времени просто молчать, думая этим достичь умирения помыслов и прочих даров, к которым и стремились исихасты. Одно время такие упражнения стали популярны даже среди инославных; и как указывает о. Серафим, приводило это только к самообману, но никак не к духовным плодам.

В начале утренних молитв во многих молитвословах после первых же слов: «Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, аминь» – написано: «Посемъ постой мало молчà, дондеже утишáтся вся чувствiя». Вот это «мало молчà» (что делая? – «молчà», в отличие от наречия «мóлча») – означает небольшую паузу, которая нужна, чтобы несколько опомниться, сообразить, где мы находимся и что собираемся делать, призвать на помощь свое внимание и приступить к молитве.

Эта небольшая пауза бывает нам необходима; но молчать в надежде достичь тем самым тишины ума, а тем более в надежде услышать некий ответ от Бога, – это для человека страстного (какими мы являемся) верный способ увлечься собственными чувствами и помыслами, иногда даже не отдавая себе в этом отчета, забыться, впасть в мечтательность, если не прямо в прелесть, и чего доброго, начать и впрямь слышать какие-то «ответы».

Но если молитва есть некая беседа с Богом, то можем ли мы слышать не только себя, но и Того, к Кому обращаемся?

Вне всякого сомнения; и мы должны это твердо знать, а иначе наши усилия будут пропадать даром.

Великое благо и дар, которым обладает Святая Церковь, – это богодухновенные слова молитв, от самой краткой «Господи, помилуй» до самых пространных, включая псалмы, песнопения и чинопоследования служб.

Слово «богодухновенные» означает, что это слова Духа Божия, что в этих самых молитвах говорим не мы сами от себя, но Дух Святый.

Апостол пишет: «О чесомъ бо помолимся, якоже подобаетъ, не вѣмы, но Самъ Духъ ходатайствуетъ о насъ воздыханiи неизглаголанными» (Рим. 8:26). Святые, для которых явными были неизреченные воздыхания Духа в сердцах, и которым дано было такое дарование, изрекли человеческими словами молитвы и прошения, хвалы и исповедания, истинный источник которых – Сам Бог. Эти слова по внешней стороне, благодаря которой и мы можем их произносить и слышать, являются местом присутствия Божия, местом, где Он является и беседует с теми, кто внимает Его гласу, даже если внимающий еще обременен грехами и далек от того, чтобы самому слышать в сердце неизглаголанные вещания Духа.

Мы уже говорили о призываемом Имени Божием, которое есть средоточие Откровения Бога о Себе Самом; но и все молитвы, песнопения и псалмы, дошедшие до нас от святых прошлых веков, представляют собой божественные речения. Поэтому внимание в молитве необходимо не только из-за того, что как говорят Отцы: если ты не слышишь себя, то как можешь надеяться, что тебя услышит Бог? Посильное внимание необходимо, потому что в словах молитв с нами беседует Дух Божий.

Эти глаголы учат нас, но не так, как учит учебник, как учит слово наставления или проповедь. Не только изрекаются в молитвах истины веры, но мы и сами сподобляемся истинно исповедовать их; не только прославляется Бог, но мы сами прославляем и благодарим Его; не только обличаются наши грехи, но мы сами каемся в них, и испрашиваем помилование прежде, чем настанет время, когда каяться уже будет поздно.
Когда-то, еще только придя к вере, мы столкнулись с протестантскими идеями и подходом к молитве: будто бы надо молиться своими словами, только тогда это будет искренне, от души. Уже тогда мы догадывались, что интеллектуальные усилия по придумыванию молитв – это не то же, что молитва. И мы были очень рады, что нам нет нужды что-то изобретать из себя, имея такое сокровище, собранное для нас святыми. Нетрудно было также сообразить, что говоря сами от себя, от своего разума, очень многое из того, что сказано в молитвах, мы не только не смогли бы придумать, но и не решились бы произносить, пока совесть в нас не умолкла и продолжает обличать нашу жизнь, всё еще весьма рассеянную и всячески далекую от духовной.

Отцы говорят, что в псалмах беседуют Христос и Его Церковь. (Я сейчас не смогла найти ссылки, хотя и помню это выражение). Можно как особенно яркий пример привести 90 псалом, где разные стихи то обращены к Богу, то от Его же лица к человеку. В особенности же это так, поскольку Сын Божий стал человеком, и будучи Сам безгрешен, добровольно понес немощи и скорби впавшей в грех человеческой природы. Сам испытав скорби, Он и нас научил молиться в скорби: Господи, да будет воля Твоя.

И вот, читая псалмы и молитвы, мы уже не одиноки: действием благодати Божией мы становимся едины и со святыми, некогда составившими эти молитвословия, и с подвижниками, в течение веков молившихся этими же словами, и с теми, кто в наши дни, повсюду и на разных языках теми же молитвами прославляет Бога и молится о себе и о других, бедствующих в этом мире. Всех нас собирает благодать Святаго Духа – как видимо, если есть к тому возможность, на Божественных службах, так и невидимо, независимо от обстоятельств, где бы мы ни находились.

Поэтому если молитва – это беседа с Богом, то главным образом здесь говорит Он; но слова Духа Божия могут стать и нашими словами, если отнесемся к ним как должно, с полным доверием, посильным вниманием и усердием.

Вот об этом я хотела напомнить, главным образом, себе самой, потому что молитва должна быть для нас привычным делом, но не должна становиться делом обыденным.

Продолжим наши беседы в следующий раз.